– Мне часто снится, как будто я иду по выдолбленной каменной дороге. Кругом темно, а дорога под ногами белая. Я иду и сбоку вижу низкие густые кусты. А на них ягоды светятся. Ярко, как звезды. И вокруг надо мной такие же ягоды. Или звезды. Хочу их потрогать, подхожу к кустам, тянусь к веткам – и вдруг падаю, быстро-быстро лечу вниз, дыхание перехватывает, кричу, а крика нет. Иногда кажется, что я могу прыгнуть с высоты и улететь. Особенно когда плохо. Что-то плохое и ненужное упадет и разобьется, а я буду летать. Ты что, плачешь?! Никогда не видела, как ты плачешь. Ну что ты, что ты! Ты из-за меня?

Они еще долго сидели на полу обнявшись и плакали. Плакали и смеялись, вытирали друг другу слезы. Вытаскивали осколок поросенка из пятки, перепачкались в Машкиной крови, забинтовывали рану, умывались, переодевались, оттирали пол и подоконник, пили воду, ели холодную баранину, потому что обоим вдруг страшно захотелось есть, и к возвращению родственников уже твердо решили, что Марека в Архангельск не поедет, поживет здесь, в Москве, пока не надоест, к осени найдут школу, в которой можно будет учиться, с Ольгой Саша договорится, а все остальные пусть себе думают что хотят. Посоветовались с портретом Моисея. Тот благодушно улыбался и щурился от солнца. Значит, согласен и доволен. Мнение остальных их уже не волновало.

Марека устроилась в гостиной. Пришлось купить новый матрас на софу, потому что от старых продавленных подушек заболела спина. Все годы, что Марека спала на этой софе во время кратковременных визитов в Москву, она гадала, что там внутри так хрустит и перекатывается. Не давала покоя мысль о драгоценностях, которые зашивались в обивку мебели до наступления лучших времен. Может, и там что-то есть, просто никто уже не помнит об этом. Марека с детства свято верила: в этой квартире обыкновенных вещей быть не может. Поэтому приняла самое активное участие в перемещении подушек на помойку. Их аккуратно сложили за мусорными баками, в стороне – вдруг кому-то еще в хозяйстве пригодятся. А ночью, около двух часов, когда все уснули, Марека тихонько спустилась во двор. Фонарик не понадобился, полная луна светила как большая белая лампа. «В Архангельске сейчас как днем светло, и я вряд ли смогла бы так, увидят и засмеют», – подумала Марека и аккуратно провела бритвой по засаленной поверхности подушки. Оказалось, что хрустел и перекатывался рассыпавшийся в песок поролон, который прилипал к рукам и имел весьма неприятный запах. Ночная помойка под полной луной и процесс поиска сокровищ раззадорили Мареку. Она обошла двор, слазила по пожарной лестнице до третьего этажа, спугнула кошку на балконе и спустилась обратно, потому что выше был прибит железный щит. Выходить на Садовую не захотелось, по шуму было понятно, что в городе жизнь не затихает даже в этот поздний час. В арке показались пошатывающиеся мужские силуэты, и Марека поспешила вернуться домой.

Луна светила в окно: Моисей, прищурившись, задумчиво смотрел в небо со своей стены.

– Ну что, не нашла ничего?

Раньше он никогда не говорил, но Марека не удивилась. Она была уверена, что рано или поздно это произойдет. Голос знакомый и слышен не снаружи, а откуда-то изнутри, как будто в наушниках: его хорошо слышно, а саму себя и все остальное – тихо-тихо.

– Не нашла.

– Там и не было ничего. Подушки-то не наши. Софа старая, а это барахло кто-то из приезжих притащил. Может, от соседей или тоже со свалки. За всем не уследишь. Я боялся, что там внутри клопы или тараканы – не люблю эту живность, просто терпеть не могу. По мне они разгуливают как по обоям… – Моисей нервно закашлял, а Марека поежилась, вспоминая, как бесстрашно шуровала рукой в сухом поролоне. – Куда старый атласный матрас вынесли, не помню. Не уследил…