Рути как убивалась тогда! Она давно чувствовала, что со мной что-то происходит. Но разве ей по силам было облегчить мои страдания? Ей и своей боли на всю жизнь хватит. Я только догадываться могу, что там было у нее с моим младшим сводным братом Сенькой. Почему она так переживала его гибель? Месяц из Крыма домой ехать не хотела, все на кладбище сидела, не разговаривала ни с кем. Силой увез ее оттуда и больше не отпускал от себя. И почему Шурик родился недоношенным, но вполне здоровым и упитанным карапузом? Сенька, шельмец, не скажет ни за что. Отыскал ведь его здесь, по-мужски поговорить хотел, а он: «Давно было, не помню. Твоя жена, ты и разбирайся, а мне там делать больше нечего, я только здесь свое счастье нашел».

Бедная, бедная моя Руфь, верная моя подруга навеки! Ох, и натворили мы с тобой дел своей страстью-любовью… Как-то дети наши со всем этим разберутся?

Завтрак завершался под прогноз погоды, обещавший погожий, солнечный день. Здесь нельзя было наскоро съесть бутерброд и залпом выпить стакан молока. Белоснежная скатерть, серебряные приборы, льняные салфетки, фарфоровая посуда, череда разнообразных блюд, даже во время обыденного завтрака посреди недели, – все это Мареку удивляло и волновало. За столом обычно собирались все, кто был в квартире, разговоры велись тихие, неспешные, бабушка Рути неизменно дирижировала столовыми спектаклями. Она первой нарушила молчание:

– Я думаю, пора подумать о школе для Марии. Пока не кончился июнь, в школах идут экзамены и есть все преподаватели, хорошо бы решить этот вопрос. Откладывать на конец августа, я думаю, не стоит.

– Маш, ты готова думать о школе? – Саша тихонько пнул Мареку ногой под столом, опасаясь, что она пропустила реплику бабушки мимо ушей.

Марека молча кивнула, продолжая жевать и смотреть в чашку.

– Тогда, наверное, стоит определиться, что Мария любит, а что не любит.

Саша опять ткнул Мареку под столом. Он, видимо, считал своим долгом озвучивать ей все, что говорила Руфина Семеновна. Похоже, такой буфер в виде Саши устраивал обоих, общаться через него было гораздо проще.

– Ну, Маш, что ты любишь, а что не любишь? Чертовски интересно узнать.

Марека оторвала взгляд от чашки и подняла глаза к потолку. Во как повернули: что любишь, что не любишь… Разве можно так сразу об этом сказать?

Люблю горы, правда никогда там не была, но знаю, что люблю. Люблю, когда горизонт далеко, а небо близко, люблю запускать воздушного змея, люблю читать, люблю старые фотографии, вишневое варенье и персики.

Люблю маму. Сашу тоже люблю. А не люблю змей, просто даже смотреть на них не могу. Не люблю, когда холодно, – кажется, что все сосуды внутри покрываются инеем и колют изнутри…

– Эй, Маш, ты долго будешь молчать? Поделись вихрем своих мыслей с присутствующими.

Марека серьезно посмотрела сначала на Сашу, потом на бабушку:

– Я хочу учиться в математической школе.

– Ничего себе выдала! Смелое заявление!

Руфина Семеновна от неожиданности поперхнулась кофе.

– Московские математические школы требуют серьезной подготовки. Ты уверена, что хочешь заниматься именно математикой?

– Я уверена, что у меня получится.

Саша даже вскочил из-за стола:

– Мать, ты представляешь, какой ребенок! Она уверена, что у нее получится! Ты хоть раз дождалась от меня таких слов?! Конечно, это будет математическая школа. Какая у нас тут самая лучшая?

– Кажется, Эдик преподавал во второй. Помнишь, как много он рассказывал о своей школе? Только нужно отыскать его телефон. У него там точно остались хорошие связи. В конце концов у него, кажется, есть знаменитые ученики, они тоже могут помочь. Ты не помнишь, когда мы с ним виделись в последний раз? – Руфина Семеновна оживилась, тоже встала и заходила по кухне. За столом осталась одна Марека. Ей представился профессорского вида пожилой Эдик, его знаменитые лысеющие ученики в роговых очках, со сползающими набок несуразными галстуками.