– Боль – самое завораживающее. – С этими словами Адам полоснул ножом свою левую ладонь и размазал кровь по холсту. – Мы не можем радоваться чужому счастью так, как радуется его обладатель. Мы не можем на сто процентов понять его. Но чужая боль ближе и яснее, все мы испытывали ее когда-то. Она более красива, чем счастье. Счастье уродует людей, уродует творчество, заставляя дрожать над ним, боясь потерять. А боль заставляет нас двигаться вперед, карабкаться вверх, становиться лучше и сильнее с каждым днем.

Он повернул к нам холст с несколькими ярко-красными разводами.

Одна из подруг, Маша, шепнула своей соседке, что ее сейчас стошнит.

– Кто хочет продолжить нашу картину?

– Я! – вскочила со своего места Поэтесса и слишком уверенно подошла к холсту. – Prego!

Она протянула свою худую руку и победно улыбнулась.

– Сделай это сама. – Адам протянул ей бритвенное лезвие и сел на траву, лицом к нам. – И прочитай нам что-нибудь из твоих стихов, когда будешь резать себя.

Она нервно сглотнула, но сразу же улыбнулась. Только улыбка получилась неровной и замерла, как будто бы мышцы лица парализовало.

Она попробовала улыбнуться еще раз, теперь получилось естественнее, хотя правый уголок рта заметно подрагивал.

Она лишь слегка сморщила носик, когда делала порез на левой ладони. Но когда повела лезвием дальше, мимо вен на предплечье, Поэтесса уже улыбалась широко и немного безумно. Все было лишь игрой – после ладони она вела лезвие легко, оно лишь оцарапало кожу. Но Машу вырвало, и они с Настей ушли в свой домик.

Лев прочитал монолог одного из своих многочисленных героев о боевых ранах, Журналист апатично надрезал палец и вытер его так, как будто это был не холст, а всего лишь подол футболки. Лера кокетливо смеялась и предложила мальчикам надрезать ее ладонь – откликнулся Макс. Он долго вычислял траекторию, что-то чертил на ладони под хихиканье Леры и вскрикивания: «Ой, щекотно!» В конце концов он надрезал ей большой палец, она размазала кровь по губам и несколько раз поцеловала картину, а потом чмокнула Макса в обгорелую щеку. Сам Макс бравадно хохотнул и быстро полоснул ладонь. Рита, громко ойкнув (вообще, она любила говорить «ой», с поводом и без), порезала палец и с серьезным видом размазала кровь. Придирчиво посмотрела, надавила на палец и сделала еще один мазок. Потом порезала другой палец, выдавила больше крови и что-то старательно вывела. Сава резко выдохнул, провел лезвием по ладони, сжал ее в кулак и занес кулак над полотном, имитируя кровавый дождь.

Кажется, все забыли о необходимости что-то сказать. Я же сочинила речь, но побоялась ее прочитать – вдруг это будет выглядеть слишком пафосно. Молча подошла, безразлично надавила лезвием на холмик Венеры и, делая вид, что рисую что-то осмысленное, вытерла ладонь о холст. Когда я посмотрела на получившееся полотно, в висках застучало и мне захотелось одновременно хохотать и рыдать. Я создаю искусство вместе с другими, что-то общее и невероятно прекрасное! В ушах шумели и море, и кровь.

Пока Миша обрабатывал наши ранки перекисью, все сидели с блаженными улыбками. Наша картина под яркими солнечными лучами как будто бы пульсировала и сияла. И пока мы сидели в ожидании, казалось, что каждая минута утекает зря. Что надо чем-то заниматься, создавать, творить каждую секунду, что мы дышим.

Адам куда-то ушел, и мы не понимали, занятие закончилось или будет продолжение. Готова поспорить, что каждый думал: «Боже, хоть бы это было начало!»