– Прости, мама, что я тебе жизнь испортила! Из-за меня не тебя в “Карнавальной ночи” сняли.

“Началась “старая песня о главном”. И чего это Надежду Филипповну среди недели принесло”. – Дима лежал с закрытыми глазами. Вставать не хотелось: “ Так, стоп. А я –то чего среди недели валяюсь дома. Мне же к восьми на работу. И Тане сегодня в магазин”. Дима резко соскочил с кровати и тут же со стоном рухнул на теплые простыни. Боль была всюду, в каждой клеточке его щуплого тела. “Интересно, осталось ли во мне, что-то целое, или меня переехал каток, и я умер”. – Только ощутив боль, Дима начал вспоминать, что с ним произошло. Он открыл глаза.

– Привет. – Таня склонилась над ним и улыбнулась. Было видно, что улыбка далась ей не легко.

– Привет. – Дима удивился, услышав свое “Привет”. Никогда не знал, что может говорить таким низким и хриплым басом. Рот открывался плохо. Что-то мешало двигаться подбородку. Дима, преодолевая боль, потянулся рукой к лицу.

– Не надо. Не трогай. Я тебе голову перевязала. И температура тридцать девять и две. – Таня задержала его руку, посмотрела на мужа и отвернулась. Было видно, как у неё подрагивали губы.

– Что, красив? – Голос оставался хриплым, но по тону был уже ближе к обычному для Димы тенорку.

– Очень. Глаза бы мои на тебя не смотрели. – Таня встала. – Я пойду борщ заправлю. А ты лежи, не вставай. Скоро врач должен подойти.

– Не врача, милицию нужно вызывать. – Вмешалась теща. – И заодно разобраться: где твой благоверный всю ночь шлялся. Может его, кобеля, за дело вздрючили. Может его не лечить нужно, а пристрелить, чтобы ты и Ленка не мучились.

– Мама, еще одно слово, и я тебя пристрелю. Возьму берданку, – Таня указала рукой под кровать, – и пристрелю. А потом никогда больше к Леночке близко не подпущу! Поняла? Никогда. – Таня отодвинула Надежду Филипповну с прохода и ушла на кухню. – А в милицию я уже звонила.

Леночка, громко топая, подбежала к кровати. Дима повернул голову на звук ее шагов. Огромные, как у мамы синие глаза смотрели серьезно.

– У па гоовка беая и гаазки тоньки. – Ленка еще плохо выговаривала “л”. Для ясности она крохотными пальчиками показала, какие “тонюсенькие” у папы глазки.

– Иди ко мне Леночка, иди ко мне деточка моя. Баба тебе конфетку принесла. –Запричитала теща и попыталась подхватить шуструю внучку на руки.

– Неа. – Безапелляционно заявила Ленка, легко увернулась от бабки и быстро затопала на кухню к маме.

– Ну, и где же ты, Дмитрий Валентинович шлялся? – Диму всегда поражала способность тещи мгновенно менять тон, в зависимости от того, с кем она говорила. Секунду назад внучке она почти мурлыкала, и вот нате вам: яд и сарказм. Мухоморы на цианистом калии.

–Мама, оставь Диму в покое. Дай ему хотя бы поболеть без твоих нотаций. – Заступилась Таня из кухни.

Свою нелюбовь к Диме теща демонстрировала с огромным удовольствием. Кажется, она таким образом пыталась отомстить жизни за разрушенные планы, развалившуюся льготную очередь на жильё, безвременно почивший НИИ. А главное за семью Кирилловых – которая появилась в результате её деятельности, но против её воли.

Дима же, был искренне благодарен Надежде Филипповне за знакомство с Таней. За жену он готов был простить тёще все. Даже неприкрытую неприязнь.

Таня обожала мужа, терпела мать и не могла простить себя, за то, что не способна помешать Надежде Филипповне, постоянно терроризировать Димку. Вот такой вот треугольник. Неразрывный поневоле, неравнобедренный по определению, с разнонаправленными векторами чувств.

Когда три года назад в эту сложную схему вмешалась очаровательная и крикливая Ленка, Татьяна решила: хватит. Будучи человеком скромным, но твердым она сказала мужу: “Ищи квартиру. Нельзя, что бы взрослые ругали друг друга при ребенке”. Так появился сначала кирпичный завод, на котором Дима квартиру зарабатывал. А потом и домик в поселке, в котором можно было дожидаться обещанного жилья, без вмешательства дедушек и бабушек.