И указывал на того, кто, по его наблюдениям, не на равных пил, и произносил: «Прислушайся к слову «трезвяк»? Где там корень?»

«Верховные жрецы», как он звал своих приближенных, поощряли его пьяным подхохотом.

«Значит, в твоей башке зародился «звяк»? – продолжал он. – И для того, чтобы тебе выбрать другое державно-политическое направление, нужна жертва. Стало быть, мы?»

Подпавший под его зрак ежился.

«Ну разве не я, – плакал он пресным голосом, – сжег десять киосков и порушил окна в семи магазинах?»

«Прошлыми заслугами живет только идиот!»

Испытуемого, как правило, доводили до истерики. И тут рвение наказывать и карать у Булдакова сменялось на благодушие, и он, сказав напоследок никому не понятную фразу: «Без реванша не бывает справедливости», воскличал:

– Пусть родится новая мораль!

И сейчас он произнес эту же фразу, только несколько видоизменив ее, поставив вместо «родится» слово «будет».

– Если тебя прищемливают дверью, или ори благим матом, или рвись что есть силы.

Ельцину понравилась неожиданно сказанная фраза. Потому как именно она соответствовала тому состоянию, которое он испытывал. Ему удалось самостоятельно разгадать часть дьявольских методов, которыми пользовался Хасбулатов, чтобы смести его, всенародно избранного президента, с дороги, принизить его значение и роль. Сейчас стены противления подошли одна к другой. И платой за любой неверный ход может быть не безликая безымянная человеческая душа, а душа его собственная, еще до конца не прошедшая путь унижения Христа.

Теперь он знал, что туман лести, пропускаемый во внутренний мир, порождает некое богохульство. И оно продолжается до той поры, пока верх не возьмет церковь сатаны и будет тиражировать шаблон, что Ельцин-де – не лег на рельсы после того, как такой для себя карой поклялся не повышать в стране цены и вообще не окукливать и до этого не очень уж шикарно развернутую жизнь.

Но сейчас за кадром мысли о состязании обещаний скрывался не тихий ответ, что все это было сказано понарошку, а что в наш век любое пророчество, которое несут не слуги Бога, возмущает духовное состояние общества. Потому не стоит дразнить гусей.

Но вечным даже не было почитание Христа. Так откуда он взял, что его должны любить бесконечно? Ну увидели, как Ленина, в революционном порыве, и хватит. Пора переходить к тихой рутинной борьбе.

Во-первых, надо всем внушить, что у него катастрофический вид мышления и непредсказуемый характер. И он не откажется от утверждения, что культура – это колокола ада. Выдутый из преисподней шар, наполненный дурным запахом. Лопнет, и будешь знать, куда бежать, зажав нос.

Потому он, показав кому-то невидимому нестыдный, материнством оправданный жест, произнес вслух:

– Все осенне-зимнее обеззаражено весной.

Игуменьим манером выйдя из своей комнаты, Наина Иосифовна удушенно поинтересовалась:

– Это о чем ты, Борис Николаич?

– Как изгоняемые из преисподней черти, заворошились эти руцкие и хасбулатовы.

Жена понимающе подкивнула. В луче, что из окна падал между ними, плавали сперматозоиды пылинок.

– Они меня еще не знают! – с нажимом произнес он и, зачем-то посмотрев из окна на небо, увидел, как в нем, шуганутое кем-то, трепещется воронье.

– Я им праздничный выпляс устрою!

Своего служебного несовершенства он не замечал, глубоко нравственных чувств не испытывал, но напряженную ситуацию улавливал всегда и знал, если дороги деловито заметаются снегом, то нужен или вездеход, или бульдозер. И вот – попеременно – он играл роль то одного, то другого.

На ранней перестройке он еще не думал о политическом насилии как методе. Воспламененный им народ степень реальности мерил преследованием последовательных мерзавцев, не успевших вовремя избавиться от партийных билетов.