– Вообще-то, состояние его, конечно, творчески естественное. Он рисует ту, что видит. Вместе с тем все это уходит в реку времени. В его стихах как бы присутствует культ самоубийства. Ибо переделать мир ему не дано, а избыть жизнь по-разному под силу. Потому он больше жертвенник, чем мироненавистник.

Если честно, Евгений почти ничего не понял. Слишком мудрено говорил Тумасов, потому спросил:

– А неприятие бытия может быть продуктом духовной работы?

Вадим задумался.

– Сейчас время одиночек, – сказал он. – А Куимов – поэт общественной мысли. Не он сам бежит, а других понуждает к бегству. На вершине культуры его поэзии, конечно же, памятника не поставят. Но некоторым, как мне, кому близка тема душевного срыва, он близок. В нем как бы присутствует некая руководительная скрижаль.

– А я вам вот что скажу, – вклинилась в разговор Карина. – Нужна сексуальная революция! И чем скорее, тем лучше.

Тем же числом, которым была датирована телеграмма Конебрицкого с вызовом в Москву, был ему довольно странный звонок, тоже из столицы. Ломаный ленью голос произнес:

– Советуем прислушаться к рекомендациям.

Ким было дернулся, чтобы не ехать. Потом пересмотрел комплекс вопросов, которые должен был решить в Москве, и чуть улыбнулся в ус от ощущения предстоящей игры, поехал в аэропорт.

При старой власти неприятная ситуация не была пропорциональна силе конфликта. Абсолютно та же схема переводилась на прикладной вопрос, и все решалось где-то за кулисами, может, даже не имея никаких правовых основ.

Сейчас все стало иначе. И равное партнерство достигается путем неимоверных усилий. Ежели кто-то скажет: «Моя идея нести солидарную ответственность», то можно с уверенностью утверждать, что этот человек рожден надуть и передернуть, и всякое его действо вызывает изжогу.

Потому когда Евгения Ивановича в аэропорту в Москве встретили двое весьма залежалых господ и один из них произнес: «Нужна такая система хозяйствования, которая будет автономной и какая сумела бы интегрировать в другие зоны влияния», то Ким окончательно понял, кто перед ним.

Хотя вертлявый худыш, назвавшийся Захаром Мосейко, сетовал на правовую неопределенность, а его товарищ Матвей Кубрин частил диктаторское правление некоторых фирм, Евгению Ивановичу стало понятно, что долгосрочный контракт с ними – это как можно более длительное забвение.

И все же он решил испытать на крепость устойчивую службу объегоривания, которая перед ним была.

Его посадили, конечно же, в «мерседес». И дальнейшее перемещение протокольно выглядело так: его привезли в гостиницу «Россия», как водится, поселили, потом изъяли на поездку в фирму, которая их, как выразился Кубрин, «технологически поддерживает». Это был какой-то институт, где он услыхал две весьма примечательные фразы: «свобода перемещения капитала зависит от существенной приемлемости той власти, которая способна отвечать за характер своих расходов» и «опережает экономику существование таких ценностей, которые одно и то же соотношение могут показать по-разному».

Ким имел экономическое образование, потому эти слова ему, чего не ожидали его спутники, весьма много сказали.

Но в институте никаких переговоров не случилось. Хотя по составу участников можно было понять, что тут как раз люди с деловой хваткой и экономическим размахом.

В одном же из отделов, где Мосейко и Кубрин повели себя особо агрессивно, Ким до конца уверился, что богатые ресурсы их воображения исчерпаны и теперь пойдет рутинное провождение времени, может, даже с поездкой в какую-нибудь подмосковную западину.

Но ничего этого не случилось.