Вторая шалава опустилась передо мной на колени, вцепилась в штаны и потянула их вниз. Я схватил стоявшую на столе пустую бутылку шампанского и шандарахнул ей со всей мочи по макушке. Последовал глухой стук, как от удара обухом топора по полену, и черноволосая повалилась на пол. Но бутылка не разбилась, и толстушка, ни на секунду не прекращавшая шлифовать член, ничего не заметила.

Я вытащил спрятанную в ботинок заточку наподобие ножа для резьбы по дереву с коротким лезвием, обрезанным по диагонали, и полоснул ей чепушило по горлу. Он распахнул глаза, поднёс руку к порезу, из которого полилась кровь, провёл по нему пальцами и растерянно посмотрел на обагрённые культяпки.

Я смачно, будто по мячу, зарядил с пыры по затылку толстушки. От мощного пендаля её балда полетела вперёд, и она целиком заглотила шланг чепушилы, уткнулась носом в куст рыжих курчавых волос и, поперхнувшись, тут же отстранилась, чтобы вытащить писюн изо рта. В этот момент ей в лицо ударила тугая струя спермы, прорвавшаяся через дырку в презервативе. Малафьёй забрызгало глаза и щёки, последний сгусток спущёнки приземлился на кончик её шнобеля и сполз на верхнюю губу.

Чепушилу затрясло, он прижал ладонь к шее, силясь остановить толчками извергавшуюся кровь, и медленно опустился на диван. Я вмазал толстушке носком ботинка в пятак, и она грохнулась на спину, растопырив согнутые в коленях жирные ножищи, похожие на молочные сосиски. Нагнулся над ней, обхватил башку обеими руками и с силой долбанул затылком об пол. Тонкий линолеум едва ослабил удар, и её кости звонко затрещали, как переломленная сухая ветка. Зенки шлюхи тотчас же расфокусировались и вперились в потолок. Но я ещё дважды шмякнул её на всякий случай.

Подступил к черноволосой, неглубоко вонзил лезвие в солнечное сплетение и плавно провёл заточкой вдоль живота, вспарывая брюхо до паха. После этого аккуратно вытащил розовые тёплые кишки и намотал их шаболде на шею. Потом сполоснул руки под краном, дабы не заляпать кровью деньги, извлёк из кармана чепушилы пачку купюр, прошмонал сумочку толстушки и забрал из кошелька 20 косарей, а также ещё оказавшиеся там пару тысячных банкнот.

Пока я этим занимался, черноволосая очнулась и завизжала. Я подскочил к ней и широким взмахом руки рассёк ей глотку. Ненароком задел кишки, и из них полилась светло-коричневая жижа, которая, смешиваясь с кровью, потекла по её сиськам. От смрада защипало в глазах, поэтому я, не мешкая, закрыл ноутбук, отворил дверь и был таков.

Из Волхова уехал в Подпорожье, растёкшееся, словно чернильная клякса, вдоль Свири из-за бесконечных октябрьских дождей. К Подпорожью у меня было особое отношение. Я недолго прожил в этом городе, но испытывал к нему широкую палитру эмоций: от беспросветно-чёрных до беззаботно-голубых. Как-никак именно здесь я влюбился первые два раза.

Подпорожье настраивало на романтический лад, поэтому я решил прогуляться до Ольховца дорогой, которой ходил сотни, если не тысячи раз. За неимением чёрного «Петра» купил в ларьке напротив автовокзала красное «Мальборо». Вынул сигарету, закурил и выбросил пачку в пожухлую траву, чтобы не возникло соблазна шабить вторую папиросу.

Стояло раннее утро, дождь только-только прекратился, и небо всё ещё было затянуто пузатыми тучами. Но деревья и дома, как следует отмытые ливнями от скопившейся за лето пыли, приобрели яркие контрастные цвета.

Прошёл мимо мусарни, в которую дважды попадал по собственной глупости, спустился по развороченной корнями тополей бетонной лестнице до бани, канувшей в лету, судя по забитым досками дверям, пересёк железную дорогу, прошагал по дамбе, перерезавшей Свирь, и проследовал по тропинке к небольшой заводи, окружённой соснами. Посидел на корточках на булыжнике, поглядел на стоячую воду, визжащих чаек и двинул дальше по обочине вдоль дороги.