Значит, маскарон поддавался воздействию извне. Умозаключение вселило в меня слабо брезжущую надежду, что рано или поздно мне удастся изничтожить его, благодаря чему я смогу вернуться в родные края в своей прежней форме, будучи узнанным и принятым соплеменниками.

Я со всего маху ударил лбом зеркало, что звоном мириада разбитых осколков упало на кафель. Присев, я взял один из них в руки, осматривая свой головной убор. Никаких изменений. Пред моими глазами всплыла отчетливая картина роковой ночи.

*

На моем лице – маска из папье-маше, испещренная стихотворными строфами и нотными станами. Передо мной – идол, меж рогов которого водружен горящий факел. Протянув ко мне козлиную голову, он ожидает моего ответа. Я знаю, что все формальности к переходу в новую ипостась были выполнены задолго до нашей встречи. Я осквернил все, что любил, – благо, многого для этого не потребовалось, ведь за всю свою жизнь любить мне доводилось лишь единожды. Несмотря на столь скудный опыт, акт надругательства над иконой растянулся на несколько лет. Для этого мне потребовалось измарать свою единственную веру лживыми строками и вкушением молодой плоти.

Условия бартера оставались для меня тайной, но в момент подписания договора меня это не тревожило. Я готов был продать свои потроха за бесценок – что угодно, лишь бы перестать ощущать тупую боль в груди и обрести долгожданный покой. Проткнув свою ладонь наконечником пера, вымазанного тягучими чернилами, я выкинул его прочь и прикоснулся зияющей раной к пульсирующему сигилу Бафомета.

Пламя факела взорвалось золотыми искрами, обжигающим фейерверком спадая на мое темя. Попытавшись укрыть свою голову, я поднес свободную руку к волосам, но тут же отдернул ее в сторону – раскаленные частицы пламени падали на кожу, от чего она обращалась в воск, стекая подобно меду и оголяя темно-красное мясо. Впившись зубами в нижнюю губу, я попытался совладать с собой, сконцентрировавшись на мысли: «Ни в коем случае не отпускать лба дьявола и не издавать ни звука», – мне было известно, что нарушение этих негласных правил поставит крест на входившей в силу сделке.

Я перестал что-либо чувствовать к моменту, когда верхняя часть моей головы оголилась до черепа, а ушедший с нее скальп стекал по поверхности опаленной маски, спадая на землю маслянистыми каплями. Боль в любом из своих многогранных проявлений отступила, а ее место заняла бездонная пустота. Я был освобожден.

Вокруг меня начала зарождаться черная материя – лоскута матовой ткани. Мерно паря в вихре, они соприкасались друг с другом, объединяясь в единое полотно. Приняв свою финальную форму – просторное домино, траурный наряд опустился на мои плечи.

Подумав, что обряд пришел к своему завершению, я попытался убрать ладонь с пентакля, но она не поддалась, накрепко сплавившись с пятиконечной звездой на лбу Бафомета. Церемония продолжалась.

Моя голова потяжелела. Венецианская маска плотно вжалась в лицо, затвердевая и разрастаясь во все стороны по окружности моего черепа. Она накрывала нагую кость, скулы, виски и уши, а ее конечной остановкой стал затылок, где маска Баута срослась в единое целое, полностью накрыв собой мою голову. Папье-маше обернулось каменной глыбой, а я оказался заперт от внешнего мира неприступным казематом.

Моя ладонь, до этого удерживаемая притяжением пентаграммы, плетью упала вниз. Ритуал окончился, а я наконец узнал цену, которую мне пришлось заплатить за свое заветное желание.

Я перестал быть живым человеком, взамен этому переродившись в произведение с законченным сюжетом, на холст которого более никогда не падет капля масляной краски. Я стал храмом, возведенным в честь истории, успевшей мифологизироваться благодаря моим неустанным усилиям. Более у меня не было лика – только фасад культового сооружения, облаченного в черный плащ, и на самой верхушке которого водрузился необтесанный маскарон.