Нестерпимый шум отступил. Я вновь услышал кристально чистое пение, наполняющее мое нутро спокойствием. Острие хвоста певицы замерло. Я оскалился обезображенной улыбкой.
Резкий удар пришелся меж моих глазниц, от чего я упал навзничь. Песнь угасла, а на ее место пришел треск идущего трещиной камня.
II
Я – кровь от плоти сотни предшественников, таких же беспокойных душ, променявших радости беззаботной юности на размытые видения, всплывающие в объятом лихорадкой сознании пред рассветом.
Языки пламени с жадностью оголодавшего стервятника сжирали все, что могло бы стать уликой о моем былом пребывании среди смертных. Кидая в костер книги, пластинки и видеокассеты, временами я цеплялся взглядом за знакомые имена, присутствующие на многочисленных обложках трудов как моего, так и чужого авторства. Их вид вызывал во мне цепную реакцию, состоящую из множества фантазий и воспоминаний, миниатюрными мазками обрисовывающие мой цельный портрет.
Огонь протянул ко мне палящие лапы – раззадорив его аппетит мерными подаяниями, я нарушил ход разыгрываемой гекатомбы, задержавшись на одной из рукописей бегающими по строкам глазами.
В ночь сочинения этого стихотворения я подписал негласную сделку, преобразившую мою былую маску Баута в маскарон и подарившую мне ризу, одним своим видом приведшую бы в ужас священнослужителей, если бы они не быль столь слепы. Я успел перечитать стихотворение еще несколько раз, пока безжалостный огонь не обхватил мою ладонь своей раскаленной пастью. Пережевав бумагу, он срыгнул мне на руку сероватым пеплом, после чего отвел морду от моей кисти, сжавшись в своем доме из поленьев в ожидании новых блюд.
Я коснулся кончиком пальца праха, тонким слоем размазанного по моей ладони. Поднеся импровизированную кисть к камню, сросшемуся с моим лицом, я тонкой линией растер отвергнутые огнем объедки по его шероховатой поверхности – в области, где находились тесаные недвижимые губы, и за которыми скрывались мои собственные иссохшие уста. Закончив с персонификацией своего убора, я поднял одну из книг, раскиданных по земле. Не вчитываясь в выведенное на ней название, я метнул обрывок своего прошлого в ненасытный костер.
III
Мое лицо – грубый маскарон скитальца, изможденного непрекращающимся странствием.
Из отражения в зеркале на меня смотрело два мерклых глаза. Потонувшие в глубоких впадинах, очерченных угловатой горной породой, они бегали из стороны в сторону, осматривая тяжеловесную клетку, в которую я был заперт по собственной инициативе.
Мое лицо более не саднило – ранения, полученные во время выступления примадонны, перестали напоминать о себе сразу же по моему пробуждению из беспамятства, в которое я провалился после нанесенной атаки. Очнувшись, я обнаружил себя не в зале театра, а уже в хорошо знакомом мне помещении.
Я закрыл глаза и погрузил палец в выемку, выдолбленную в районе глазницы, но дотянуться до века мне не удалось – сизый монолит был слишком толст, костяшки уперлись в камень, а вытянутый перст завис в невесомости, рыская в поисках мягкой кожи. Отказавшись от бесплодных потуг, я перевел свое внимание на небольшую расселину, оставленную от удара жалом. На ее дне виднелась небольшая бланжевая полоса, запятнанная запеченной кровью.