После осмотра врач ушла, и мы остались вдвоем. Я думала, что сейчас мы немного освоимся, начнется лечение и жизнь наладится.

Принесли прозрачный медицинский пакет с тромбоцитами, медсестра поставила катетер в крошечную Платошину ручку, к катетеру подсоединили капельную систему для переливания. И донорские тромбоциты начали поступать в кровь моего ребенка.

Платон плакал и беспокоился. Я все время держала его на руках, он неистово сосал то пустышку, то грудь.

И тут снова такой же приступ, как в машине. Истошный крик, взгляд в одну точку.

С ребенком на руках, подключенным к системе, вместе со стойкой, к которой все это крепилось, я бросилась к двери. Открыла и против всех правил закричала в коридор с ужасом в глазах:

– Помогите! Моему ребенку плохо!

Медсестра подошла к нам.

– Может, у него животик болит? – невозмутимо произнесла она.

– Это точно не животик! Позовите врача! Пожалуйста!

Спустя пару минут в палату вбежали две девушки в синих куртках. По всей видимости, врачи. Платон продолжал кричать и смотреть в одну точку.

Все это время после осмотра мой малыш был одет только в памперс, я держала его на руках завернутого в наш плед со звездочками и сонными золотыми мишками в колпаках. Потому что в палате жарко, а у него была повышенная температура, к тому же он постоянно плакал, и я решила не мучить его одеванием, а прежде успокоить на руках и после капельницы переодеть.

Как только врачи увидели Платона, они набросили поверх пледа толстое одеяло с кровати, схватили его в охапку и убежали прочь.

В воздухе повисла страшная гнетущая тишина.

В растерянности я села на кровать и зарыдала. Что делать? Куда его унесли? Что с ним? Можно ли мне туда? Или я должна ждать здесь? Меня разрывали эти мысли. Мне хотелось быть с ним рядом, все произошло очень быстро, было страшно подпустить к себе мысль о том, где он.

Не прошло и пяти минут, в палату вошла женщина. Сотрудница больницы.

– У нас в отделении только с детьми можно находиться. Вам тут нельзя оставаться.

На улице была зимняя ночь. Морозно, но совсем бесснежно.

Все наши с Платоном вещи, бутылочки, памперсы, детскую одежду, я быстро собрала в пакет и вынесла из палаты, поставила возле входной двери и вышла на улицу.

Темно и только слабый фонарь освещает территорию больницы.

Мне нужно найти малыша.

Я шла куда-то вперед. У редких встречных людей спрашивала, где найти реанимацию.

Мимо зданий, лабиринтами улочек, я пришла к новому корпусу, в котором находилось отделение интенсивной терапии.

Вся ночь у двери реанимации. Через некоторое время приехали муж со свекром. Спрашивали. Говорили. Волновались. А я так и продолжала сидеть под дверью и каждый раз вздрагивать и сжиматься, когда она открывалась. Но глубоко внутри, где поселились страх и тревожность, я чувствовала – он рядом. За несколькими стенами и палатами. Я чувствую – он со мной.

Разум же рассуждал логично. Ночь не вечна, время идет, и это хорошо. Время течет. Мне ничего не сообщают, проходят мимо. Значит, Платоша жив.

Время тянется. Оно вообще будто остановилось. Успевает пройти поток самых разных мыслей, и проявляются целым спектром все страхи. Жуткие картины посещают мою голову, как могу отгоняю их, пытаюсь вспомнить хорошее, нарисовать счастливое будущее, где мы играем в песочнице, где сын обнимает меня или впервые едет на велосипеде…

Под утро, около шести часов, вышел реаниматолог. Снова открылась дверь. Я вздрогнула и почувствовала, что фигура не проходит мимо. Кто-то остановился и посмотрел на меня. Я оцепенела.