Я наврал сильно, назвав эту главу «диалогом».

⁃ Пойми, мне неинтересно это обсуждать. Я не знаю что говорить. Ну прочел я и… И вообще – правды нет, сам сказал, ну вот и твой рассказ неправда – зачем нам о нем говорить?

⁃ Речь не про это! – раздраженно.

⁃ А про что тогда речь? Объясни мне, я слушаю. Вот ты говоришь, например, что специально слог тут менял, а скажи тогда: зачем? Сможешь мне объяснить?

⁃ Ну, это… понимаешь, когда ты уже…

⁃ Нет, ты мне прямо объясни, что это означает. Можешь?

⁃ Могу.

⁃ Так объясняй, не тяни.

⁃ Ну…

⁃ Ну?

⁃ В общем, я не знаю.

⁃ Видишь! – крикнул он, хлопая руками.

⁃ Что видишь? Конечно же я не помню, – продолжал я раздражаться, – столько времени прошло. Там столько всего – все невозможно в голове удержать!

Затем, правда, диалог кое-как, но пошел. Я открестился от рассказа – его я мог не помнить, но ведь дело и не в нем же! Самой главной была идея, ее мне было не забыть. О ней и заговорил.

Возник спор, достаточно хаотичный. Он что-то отвечал, то же самое и я… – но в действительности мы не понимали друг друга.

Выписать сюда весь спор было бы невозможно, да и бессмысленно тоже. Я сам там ничего не сказал, лишь пытался. Потому в следующей части постараюсь осуществить то, что тогда так и не удалось сделать мне.

«Странно бывает у человека: всегда он более расположен к чему-то оппозиционному, к такому, которое будто бы особняком от главного стоит, а на деле, может, и не далеко от главного отличается. Возможно, и сама оппозиция верит сама себе – отчего бы не верить? Может, она действительно верит в собственную правоту, в собственную чуть ли не святость, не находя ничего подобного в главном. Поставятся даже перед ней штук десять собственных дурных качеств, а противу них она тут же отыщет таковых, только благородных, сто, причем половину выдумает, уверенная в правоте своей выдумки… Да! Всегда-то человек уверен в своей правоте! Всегда! Назовет себя подлецом – и уверен, что прав, а к тому еще радуется, что не струсил мол, и признал, что подлец, – выходит, и не подлец вовсе. Вот так-то! Оппозиция эта, сделавшись главной, тотчас забудет всю свою сотню, забудет то, во что действительно всей душой сама верила, – или наплюет, но все таки уцепиться за какую-то мельчайшую, незначительнейшую безделицу, за какую-то песчинку, нарядит и ее в благородную черту и на этой-то одной черте и удержится. Если даже и не найдется таковой, тут же выдумает, что, мол, и правды ведь никакой нет, да и те, дескать, такие же шельмы, да и весь свет такой, да и не было, чтоб благородие в мире выказывалось. Закрепит, наконец, все такими словами, мол, «да-с, правда – ложь!», но совершенно будет уверена в том, что права. И тут же до черты все-таки додумается, поняв что права, а другие-то признать не смеют.

Но главный предмет же в том, что оппозиция-то, несмотря на труднейшее свое положение, в то же самое время положение наилучшее, счастливейшее и скорее этим счастьем и располагающее к себе. Да и оппозиционная она, конечно, только благодаря этому счастью. И, что не говори, но так, как уверена в своей правде оппозиция, не уверен никто – и в этом роде, она, конечно, действительно чуть ли не святая.»

Теперь замените слово «оппозиция» чем вам угодно: идейным писателем, революцией, пламенным поэтом, бунтарем, вашим знакомым из 5-го подъезда и тем человеком, который кричал слишком громко и много, пока его не успокоили и он не затих. Вставьте, наконец, и себя.

…Человек никогда не признается в том, что он подлец, не признав перед этим, что подлец – это вовсе не есть что-то плохое. И сейчас я готов признаться вам, друзья: я – подлец.