Люди носились туда-сюда без всякой явной цели, вопя и проклиная невидимых злодеев. Посреди улицы, необъяснимым образом перевёрнутые колёсами вверх (колёса сами собой медленно вращались), лежали «Бентли», «Ягуар» и «Роллс-Ройс», а их владельцы оглушительно орали друг на друга. Миссис Франт стояла, схватившись одной рукой за своё жемчужное ожерелье; другая её рука была в дыре, пробитой в писанном маслом портрете в резной раме. Рама легкомысленно покачивалась. К ней, пошатываясь на высоченных шпильках и тыча в ошеломлённую соседку наманикюренным пальцем, семенила мадемуазель Вульгар, чьё лицо было изображено на портрете. Её кожаные штаны – явно не по размеру – тоненько поскрипывали при каждом шаге.

– Ты погубила мой фамильный портрет! – визжала мадемуазель Вульгар.

– А ты напялила мои кожаные штаны! – огрызнулась в ответ миссис Франт.

– Уж не по своей воле, могу тебя заверить. Они оказались мне сами собой! – заявила мадемуазель Вульгар.

– Твой портрет тоже наделся мне на руку сам! – не сдавалась миссис Франт.

Было ясно, что ни одна из дам другой не поверила – в следующий миг они слились в яростном вихре мелькающего жемчуга и ярко-красных накладных ногтей.

– Это ещё что! – сказал Сет. – Видели бы вы, что творится на конкурсе садоводов!

Малиса и дядюшка Язва шли за ним по узкому проходу между изгородями к задним дворам ближайших домов. Сад мистера Мординга – его отрада и гордость – был буквально стёрт с лица земли, не иначе как взрывчаткой. Они видели, как хозяин с багровой от ярости лысиной проследил за проводом, тянущимся от глубокой воронки на месте бывшего сада до соседнего двора. Его сосед, мистер Аристократикс, стоял посреди своего участка, растерянно таращась на зажатый в собственной руке детонатор, и бормотал:

– Послушайте, это не я. Ума не приложу, откуда взялась эта штука. И вообще я плачу взносы в «Гринпис»!

В следующем саду, в замешательстве почёсывая в затылке, топтались двое полицейских. Оба пытались понять, каким же это образом мистер Парвеню – приятный с виду пожилой джентльмен, передвигающийся только с помощью ходунков, – умудрился вырвать с корнем все цветы и кустарники в саду своего соседа и закинуть их на крышу своего пятиэтажного особняка. Сам мистер Парвеню только покашливал и смущенно улыбался, то и дело опасливо трогая прислонённую к его ходункам перепачканную в земле садовую лопату.

– Эй, вы! – наставив на дядюшку Язву острый палец, крикнула миссис Эготист. – Вы ведь один из этих судейских, так? А ну-ка идите со мной, немедленно! – потребовала она.

Очевидно, её ввёл в заблуждение изысканный, с иголочки, костюм сыщика. Однако тот, верный чувству долга, последовал за старушкой, а следом за ним и Малиса с Сетом. Миссис Эготист повела их прямиком за дом, в свой сад – вернее, туда, что когда-то было садом. Сейчас он напоминал плоскую разделочную доску. Все, что здесь росло – цветы на клумбах, кусты, овощи на грядках, даже декоративное вишнёвое деревце, – оказалось безжалостно расплющено. Бывший сад походил на огромный холст, заляпанный разноцветными пятнами краски.

В дальнем его конце, возле изгороди, в кабине парового катка сидела, сжимая в руках своё вязание и бессмысленно хлопая глазами, миссис Скрупулез. Из трубы катка, явно только что разгладившего сад словно утюгом, с приглушенным пыханьем вылетали облачка пара, но эти звуки тут же заглушал поток брани, извергаемый миссис Эготист. Дядюшка Язва покраснел и попытался зажать ладонями уши Малисе.

– Нам сейчас надо беспокоиться не о грязном языке, – сказала Малиса. – А о нашем грязном родственничке!