«Отставить негатив», – так папа говорит. Надо одеться и выйти, что я и проделала, только медленно, а соседка, её Ренатой зовут, наблюдала за мной. Наверное, думала, что я опять падать буду… Но я же не буду? Вот, оделась и немножко запыхалась. Надо идти вниз, а у меня слабость откуда-то. Но я взяла себя в руки и пошла, сжав зубы, здесь папы нет, никто на руках не отнесёт. Папа меня очень часто на руках носит, он говорит, что ему нравится меня носить так. И вот я одна, но какая-то немощная, чуть что – кружится голова…

Мы спускались с Ренатой по ступенькам, я вроде бы держалась, только дышалось не очень. Уже в самом низу я увидела приветливо улыбавшегося мне Филиппа. Он подал мне руку, помогая сойти с лестницы, это так мило! Ой, куратор.

– Хелен, Филипп, вы сегодня на уроки не идёте, – говорит Бригитта. – После завтрака идёте к директору, он вам хочет что-то сказать. Хелен, не пугаться, директор совсем не страшный, хорошо?

– Хорошо, – отвечаем мы в унисон, куратор кивает и подробно объясняет, где здесь кормят.

– Хелен, у тебя специальная диета, поэтому блюда для тебя подписаны, – сообщает мне наша куратор, показывая тем самым, что герр Нойманн меня вчера выслушал.

– Спасибо! – улыбнулась я, тронутая такой заботой. Правда, где искать столовую, я так и не поняла, но это запомнил Филипп.

Он повел меня в сторону, куда показывала Бригитта, а я почувствовала нарастающую слабость, хотя шла ещё. Голова начала кружиться сильнее, стало как-то страшно, но тут мы дошли.

Что было вчера, я уже не помню, потому что в обморок падала. Так бывает, и этого бояться не надо, поэтому я не помнила ужина, да и был ли он вообще?

Я села за стол и поняла, что силы кончились. Я закусила губу, давя в себе панику, но тут увидела встревоженные глаза Филиппа. Криво улыбнувшись, я попыталась взять вилку, но рука бессильно скользнула по поверхности стола. Ощущение абсолютной беспомощности ударило так сильно, что контроль затрещал. Наверное, что-то такое отразилось в моих глазах, потому что Филипп… Я не видела, что он делает, потому что изо всех сил старалась, закусив губу, вернуть контроль, но тут вдруг увидела вилку у самых своих губ.

– Ничего страшного не произошло, – сказал он мне. – Сейчас мы покушаем, выпьем микстуру, и всё будет хорошо. Давай, открывай ротик.

Филипп, получается, взял мою вилку и принялся меня кормить. Господи, откуда он это умеет? Ведь умеет же… Кушать, как маленькой, было стыдно, но и как-то волнительно. А Филипп ни на кого не обращал внимания, а просто спокойно кормил меня, иногда уговаривая, как действительно малышку. А я… Мне было приятно.

Я почему-то всё сильнее уставала. Наконец, еда, видимо, закончилась, и мальчик достал флакон, который вчера ему дал герр Нойманн. Аккуратно налив микстуру в ложку, он споил мне эту невыразимую горечь, от которой я скривилась и зажмурила глаза. Но усталость сразу пропала, и стало легче дышать. Я даже не замечала, что мне, оказывается, тяжело дышать. А это значит… Внезапно захотелось заплакать, но и тут Филипп как будто почувствовал – он обнял меня и прижал к себе.

Если мне так тяжело дышать, и я так устаю, значит, развивается сердечная недостаточность, и я скоро не смогу ходить. Мне от этой мысли стало так страшно, что я чуть по-маленькому на месте не сходила, но удержалась. Всё-таки, когда нет папы, я очень неуверенно себя чувствую. Просто жуть.

Так, надо встать… Филипп всё обнимал меня, почти не давая шевелиться, но я сказала, что мне нужно таблетки выпить, и он меня отпустил. Кажется, он чувствует, что я боюсь. Поэтому обнимает так, как будто боится потерять. Он меня не потеряет… Ну, наверное.