Ман внезапно замолк. Его красные, полные разрывного отчаяния глаза на миг уставились на девочку, а потом комната начала медленно приходить в норму. Дух отнял руки от головы и, упав в кресло возле лакированного шкафа, притих.

   На пол опускались обрывки и осколки, по пути собираясь обратно в предметы и становясь по бокам комнаты. Пыль вихрилась, оседая на пол, подсвеченная серым светом.

   Никита схватил со стола бутылку, уныло глядя в одну точку, приложился к ней, после чего махнул рукой Юле, распаковывая таблетки с обезболивающим.

– Ты зачем пришла?

– Поговорить, – Юля справилась с первым испугом, хоть у неё и дрожали коленки, она сумела проглотить комок в горле.

   Лицо духа медленно бледнело, красные пятна исчезали. Только влажные глаза ещё напоминали о его недавних душевных терзаниях. Вблизи он оказался совсем молодым, хоть и измученным, всего лет семнадцать-шестнадцать. Ман проглотил пару горьких капсул, от чего его лицо страдальчески сморщилось, крякнул и, положив ноги на стол, наконец взглянул на Юлю.

– Валяй.

– Я хотела спросить, – девочка коротко отдышалась, подняла глаза на духа с неким вызовом. – Почему же ты… Мне не помог?

   Затянулось молчание. Оно особенно неприятно в этом доме, будто слышишь из соседней комнаты, как плачет дорогой сердцу человек.

– У меня… – Никита запнулся и опустил голову, – … не было семьи.

   Юля выжидающе смотрела на него, давая этим понять, что знает, что он ещё не закончил.

– Наш с тобой отец и его любовница сдали меня в детдом, – продолжал сухим, безжизненным тоном Никита. – И с самого детства я был без понятия, что такое семья. Что такое любовь. И как её можно сохранить. Не я выбирал, – тут он резко запрокинул голову и воинственно, со знамением несправедливости, сверкнул глазами, – своё будущее. В тот день, когда я разбился на самолёте, мне просто сказали: «Иди служи, с…!» И я пошёл! Ведь кроме меня из родственников нашей прекрасной семьи ещё никто не умер!

   Он всё повышал голос, даже привстал в кресле. Волосы вздыбились и стали похожи на красные солнечные лучи.

– Конечно, ведь только моя душа ни в верх, ни в низ! – у духа застучали зубы. От ярости на его шее проступила жила, а кости выступили через кожу, он весь напрягся, натянулся, как провод. – И только меня, того, кто рос без семьи, можно поставить на эту должность!

– Но это же не значит, что… – попыталась вставить напуганная Юля. Она сжалась в комок, пытаясь не упасть на пол, в висках застучало, а в глазах расплылся чёрный дым.

– Вот скажи мне, как можно объединить то, что разбилось?! Всё, никак! Как я могу заставить твою тётку перестать пить? Да никак! Это не мой профиль! Я вообще принципиально не могу действовать на людей! Моя задача – охранять людей от чужеродной ереси, а если семья сама хочет, чтоб к ней порча прицепилась – пускай, я ей не помощник! Я не виноват, что семьи распадаются! Я не виноват, что не могу помочь! Да я и не нужен никому!

   На этой фразе по лицу Никиты пробежал спазм боли – он схватился за грудь и до крови закусил губу.

– Вы… – простонал он. – Я от вас завишу, а не вы от меня… Выживайте как хотите… Сами разгребайте свои…

   Тут он замолчал. По его подбородку покатилась красная капля. Он откинулся обратно на спинку кресла и, вздрогнув, расслабленно опустил руки.

   Юля ещё немного постояла в замешательстве напротив него. Потом села на диван рядом и, мелко дрожа, положила руку Никите на колено.

– Извини, – прошептала девочка. Глаза закололо, а грудину, мучительно страшно скрутило. Ей было стыдно, правда, она сама не понимала, почему.