– Извини, у меня мокрые пальцы, – сказала Фанни.

– Ничего.

– Как думаешь, куда они идут?

– Не знаю. Может, в то место, где нужно отвечать на вопросы, а потом тебя отпускают домой.

– Ненавижу немцев. А ты ненавидишь немцев?

– Нельзя ненавидеть других людей.

– Их можно. Это другое.

– Людей нужно любить.

Фанни выдохнула. Неподходящий момент, чтобы задать тот самый вопрос, но так ей не будет так страшно.

– Нико.

– Что?

– Я тебе нравлюсь?

Ему понадобилась пара секунд, чтобы ответить. Фанни почувствовала, как у неё сводит желудок.

– Да, ты мне нравишься, Фанни, – прошептал он.

Спустя час они приоткрыли дверь. В доме по-прежнему никого не было, но теперь и на улицах было пусто. Нико подошёл к шкафу и протянул Фанни дождевик брата.

– Надень капюшон, чтобы они не видели, кто ты, – сказал он.

– Ладно.

– Куда ты пойдёшь?

– К папе на работу. Наверняка он там. Он всегда там.

– Хорошо.

– Если его там не будет, можно мне вернуться сюда?

– Да.

– Спасибо, Нико?

Вдруг, без раздумий, Фанни подалась вперёд и обхватила руками шею Нико, приблизившись к его лицу. Она скользнула губами по его щеке и очень быстро коснулась его губ.

– Пока, – пробормотала она.

Нико моргнул.

– Пока, – ответил он хрипло.

Она шмыгнула за дверь и вышла на улицу.

Аптека отца находилась в западной части, меньше чем в миле от улицы Эгнатия. Фанни надела дождевик, который дал ей Нико, он оказался слишком большим для её худенького тела. Она подтянула воротник до ушей.

Шагая по скользкой мостовой, она думала о поцелуе. Это ведь был поцелуй? Она никогда прежде не целовала мальчика. И, хоть ей и хотелось бы, чтобы первый шаг сделал он, этот поцелуй всё равно считался, и то, что он вроде бы не был против, а возможно, ему даже и понравилось, кружило ей голову. Ей уже хотелось увидеть его снова.

Это придало лёгкости походке Фанни, и она несла эту лёгкость на протяжении всего своего пути до момента, когда завернула за угол и встала, как вкопанная.

Улица была забита толпой евреев, медленно идущих под дождём с опущенными головами. Они несли коробки и чемоданы. Кто-то катил тележки. Этих людей тоже выгнали из их домов и теперь, как скот, вели в квартал барона Хирша.

Фанни услышала вдалеке голос отца.

– Пожалуйста! Это займёт всего минуту!

Она заметила его на пороге аптеки, он упрашивал о чём-то немецкого солдата, сжимающего в руках винтовку.

– Это лекарства, вы же понимаете, – сказал отец Фанни. Людям нужны лекарства. Что, если они заболеют, получат травму, порежутся? Вы же понимаете, о чём я? Позвольте мне заскочить и набрать медикаментов в сумку. Я сразу же выйду и присоединюсь к остальным.

Фанни позволила себе сделать вдох. Её отец умел убеждать людей. Благодаря важным лекарствам его аптека всё ещё работала, тогда как другие еврейские лавки закрылись. Фанни не сомневалась, что отец сумеет попасть внутрь. Как только это произойдёт, она проберётся к заднему входу и присоединится к нему. Она увидела, как мотающий головой солдат поднял глаза к небу, явно уставший от спора. Наконец, он отошёл от двери.

– Спасибо, – сказал отец. – Всего минутку.

Он прошёл мимо солдата в сторону входа.

То, что произошло дальше, растянулось в помутневшем сознании Фанни на несколько долгих секунд. Когда её отец подошёл к двери, другой нацист оттолкнул первого в сторону, поднял пистолет и дважды выстрелил мужчине в спину. Он умер, держась за дверную ручку.

Фанни закричала, но не услышала собственного голоса. В голове были лишь пульсирующие глухие удары, словно в нескольких сантиметрах от неё взорвалась бомба и поглотила все звуки из атмосферы. Фанни не могла пошевелиться. Не могла дышать. Последним, что она запомнила, прежде чем провалиться в темноту, стали две руки, подхватившие её под мышками, и то, как её тело упало в колонну с другими, присоединяясь к длинному, растянувшемуся шествию в направлении гетто.