– Э, молодой человек… Я скажу: у вас есть недель! Через недель я должен ехать нах Казахстан… Приносить деньги, и труба ваш…
– Тухлый немец! – сказал Алешка, когда мы вышли из магазина. – В Казахстан ему не хочется! А сам по-русски говорить не научился!
– Ну и что! – вступился я за бедного немца. – Вон и моя бабка все время путает русский с еврейским. Что ж, ее тоже в Казахстан?
Алешка как-то нехорошо помолчал, как будто решая, что надо делать с моей бабкой. Потом вывернулся:
– Причем здесь твоя бабка!.. Ты, Фишка, что ли не понимаешь? Война у нас с немцами! Ты все Пушкина читаешь, а мой отец говорит: сейчас наш главный поэт Симонов! Знаешь, какие у него стихи!
Алешка стал в позу, выбросил руку вперед и начал, как актер на сцене:
Тут он остановился и объяснил:
– Мы с отцом вместе учили. Он в театре читать будет, а я в госпитале, раненым…
Алешка был из «театральных». Его родители вместе с театром эвакуировались из Москвы и жили в школьном здании, в классах, увешанных географическими картами. Поэтому Алексей назубок знал кучу разных рек, заливов, городов. Стоило заглянуть к нему, как он тут же принимался пытать меня: – Ну-ка, найди-ка на карте… Парамарибо!..
Я что – ненормальный! Почему я должен знать, что это за Пара… мара… рибо?..
Мы переходили площадь. И Алешка печатал шаг, как настоящий красноармеец. И мы вместе с ним. Только Сюня кряхтел, волоча свою шарманку. А корова Манька даже перестала жевать и пялилась на нас своими грустными глазами. Слушала Алешку.
Ох, как все верно было в этих стихах! Хотелось взять винтовку и идти стрелять в этих гадов! Бах! Бах! Бах! Чтоб ни одного не осталось на нашей земле!
Только я все равно не мог понять: а причем здесь Карл Иванович?
– Не видать вам этого телескопа! – сказал Лешка, когда мы собрались домой. – Это ж какая прорва – пятьсот рублей!
– А и правда, где вы возьмете столько денег? – засомневался и Сашка.
– Хвейс? – отвечал Сюня. – Я знаю?.. В Америка можно ограбить банк…
День был жаркий, и мы лениво плелись по теневой стороне. Сюня тащил шарманку, а Манька хватала на ходу редкие травинки.
Все было как всегда. Старые казашки на лавочках тетешкали кривоногих младенцев, русские старушки лузгали семечки, шелуха скрипела под ногами, на перекрестках старались перекричать друг друга костлявые еврейки.
На Ленина сошел с рельсов трамвай. Военный грузовик, прицепив канат, втаскивал его обратно. Пассажиры дружно подталкивали вагон. Командовал всеми инвалид на костылях.
– Ну-ка, все на «раз»! – хрипел он. – Навались, братцы-сталинградцы!
Мы с Сюней, конечно, тоже навалились. Вагон заскрипел, дернулся, поддался… И вдруг покатился прямо на грузовик.
– Держи! – закричали все разом. И задержали – удар получился мягким.
– Холера! – сказал Сюня. И мы побрели дальше.
Под мостом буксир тянул облезлую баржу. Сквозь дыры в брезенте проглядывали бока зеленых туш.
– Танки! – показал я Сюне. – Раз, два, три, четыре…
– Ты зачем считаешь! – остановился рядом военный с палкой и тоже заглянул за перила. – Восемь, девять… – машинально досчитал он. – Не знаешь разве: у фашиста везде уши!.. А вы почему не на фронте? – зыркнул он на Сюню.