Ида Рью снова принялась начищать плиту.

– И с чего бы это мне морочить этим голову мисс Эди, Гарриет? – Она стояла к Гарриет спиной и говорила шутливым, но уж чересчур бодрым тоном. – Она пожилая леди. Что она им сделает? Пойдет и ноги им отдавит? – Она прыснула со смеху, но хоть рассмеялась она тепло и уж точно от души, Гарриет спокойнее не стало. – Настучит им по головам своей этой черной книжечкой?

– Она может позвонить в полицию. – Неужели Эди могла знать об этом и не вызвать полицию – уму непостижимо. – Того, кто это с тобой сделал, надо посадить в тюрьму.

– В тюрьму? – к удивлению Гарриет Ида громко расхохоталась. – Ах святая твоя душа. Да они хотят в тюрьму! Везде жара, а там кондиционеры, да еще дармовой горох с кукурузными лепешками. Прохлаждайся сколько влезет, и компания там им под стать.

– Это Рэтлиффы сделали? Ты уверена?

Ида закатила глаза.

– Уж они похвалялись на весь город.

Гарриет чуть не плакала. И как только такие люди могут быть на свободе?

– И кирпичами они же кидались?

– Да, мэм. Взрослые парни. Да и малые тоже. Но вот тот, который проповедник – он сам не бросал, а только других подбивал, все вопил и тряс Библией.

– Один из братьев Рэтлифф – ровесник Робина, – сказала Гарриет, не сводя глаз с Иды. – Мне Пембертон про него рассказывал.

Ида молчала. Она выжала тряпку и подошла к сушилке – разобрать чистую посуду.

– Ему сейчас лет двадцать.

И он вполне мог стрелять с моста, думала Гарриет, по возрасту подходит.

Ида со вздохом выволокла из сушилки тяжелую чугунную сковороду, нагнулась, убрала ее в ящик. Кухня была самым чистым местом во всем доме, Ида здесь огородила себе маленький островок порядка, куда не проникали наваленные по всему дому стопки пыльных газет. Мать Гарриет газеты выбрасывать не разрешала – это было такое древнее и нерушимое правило, что преступать его не осмеливалась даже Гарриет, однако по негласному уговору с Идой, в кухню мать газеты не приносила: на кухне главной была Ида.

– Его зовут Дэнни, – сказала Гарриет. – Дэнни Рэтлифф. Этого брата, который ровесник Робина.

Ида глянула на нее через плечо.

– Чего тебе вдруг так дались эти Рэтлиффы?

– Ты его помнишь? Дэнни Рэтлиффа?

– Ох, помню, – Ида, поморщившись, привстала на цыпочки, чтобы задвинуть на верхнюю полку миску для хлопьев. – Как сейчас помню.

Гарриет изо всех сил старалась сохранять спокойствие.

– Он сюда приходил? Когда Робин был жив?

– Да-да. Мерзкий горлопан. Поганой метлой не отгонишь. Колотил по крыльцу бейсбольной битой, шнырял по двору, как стемнеет, а однажды взял без спросу Робинов велосипед. Я вашей маме, бедняжке, говорила-говорила, а все без толку. Она мне – он, мол, малообеспеченный. Малообеспеченный, как же.

Она шумно, с грохотом выдвинула ящик, принялась раскладывать чистые ложки.

– Никто меня не послушал. А я вашей матери говорила, сколько раз я ей говорила, дрянь этот малец. К Робину лез с кулаками. Сквернословил, пускал петарды да вечно что-то крушил да ломал. Ну, думаю, точно кого-нибудь покалечит. Никто этого не понимал, а мне было ясно как божий день. А ведь кто за Робином каждый день приглядывал? Вот из этого самого окна кто за ним глядел, – Ида ткнула пальцем в окно над мойкой, в сумеречное небо и полнотелую зелень летнего двора, – когда он игрался во дворе с солдатиками со своими, с кисой? – Она печально покачала головой, задвинула ящик со столовыми приборами. – Брат твой славный был мальчонка. Под ногами путался, конечно, что твой майский жучок, а то и надерзить мог, но потом всегда прощенья просил. Не то что ты – губы надуешь и сделаешь вид, мол, так оно и надо. А он, бывало, как подскочит, как на мне повиснет, вот так. “Скушно мне, Ида!” Я ему говорила – не водись с этим отребьем, говорила ему, говорила, но ему, видите ли, скушно, и мама ваша разрешала – мол, нету в этом ничего такого, так что он все равно с ним водился.