– Но так…

– Это кажется ерундой, да? Но он именно таким образом узнает, насколько я дорог Игрейне. Рашингава получает информацию и не только. Я раскошеливаюсь, чтобы заплатить по внезапно образовавшемуся долгу Игрейны, а Рашингава всё продолжает елозить моей мордой по жидкой грязи. Он заявляет, что снабжение прекратит вовсе и аналога его товару Игрейне не найти. Она набирается мужества изменить свою жизнь, чтобы сохранить мою, но вдруг выясняется, что в одном из эликсирчиков уже был медленный яд и без антидота Игрейна умрёт мучительной смертью. Естественно, лекарство она получит, только вылив мне в кофе новый яд.

– Блеф. Я называю это "Обыкновенным словопусканием принцев". Рашингава не травил Игрейну.

Ксенион странно посмотрел:

– Я вроде сказал "к примеру".

– Но что-то мне подсказало, что не к примеру.

– Моё слишком эмоциональное отношение, наверное. Ничего подобного на самом деле не было.

– Было, – вдруг отчётливо поняла Хисуи. Враньё Ксениона, приятное как музыка, она ощутила всей кожей. Довольно редко такое случалось с ней, ведь она совсем не разбиралась в людях. Фиты и крылатые всё ещё иногда удивляли, ну а перевёртыши (за исключением подруг) оставались крайне загадочными существами. – И как вы оба выжили?

– Это был не яд, а что-то другое, – перестал отнекиваться Ксенион. – Антидот Игрейне он якобы прислал, но по её состоянию я понял, что то, что мы с ней выпили, не было ядом. Это было что-то совершенно новое. По моим ощущениям я не ослаб, но стал для Рашингавы более лёгкой мишенью, и последний удар всё ещё за ним.

– Зачем всё так усложнять?

– Он – учёный прежде всего. Его амбиции лежат в научной сфере, а я мало понимаю эти его дела. Так что… откуда мне знать?..

Ксенион медленно опустил ресницы, и его лицо приняло несколько скорбное выражение. Но вряд ли это было связано с тем, о чём дракон говорил. Он далеко не из тех, кто будет сожалеть о своём незнании чего-либо. Скорее он думал о свой смерти и той жизни, которую вели сейчас другие драконы.

– Ничего удивительного в том, что кто только не подумывает убить тебя, Ксенион, – не сдержалась Хисуи. – Ты досадил очень многим.

– Я уже сплю, – самым вредным тоном сказал дракон, поморщившись и поджав губы, но глаз так и не открыв.

– Конечно, никому бы не хотелось такое услышать, – протянула, после вздоха, Хисуи. – Но надо жить так, чтобы никто даже не подумал сказать тебе такое.

– Ошибаешься, – едко произнёс Ксенион, широко распахнув глаза, – живи ты хоть как святой, но рано или поздно найдётся тот, кто расскажет всем, что знает от твоей любовницы, что ты держишь в подвале троих нищих, которых заставляешь заниматься сексом друг с другом и мёртвой лошадью.

– У тебя больная фантазия, – скривилась Хисуи.

– Я пример привёл.

– Больная, – настаивала она.

– Не переводи тему.

– Больная, – противно повторяла Хисуи.

– Но ты поняла, что я имел в виду, правда же?

– Да, но твоя больная фантазия впечатлила меня больше.

– Именно этого я и не понимаю в человеческой природе. Почему вам так важно усмотреть и указать на неправильность окружающих, чтобы возвысится в собственных и чужих глазах? Почему так важно хоть в чём-то быть лучше или хотя бы не хуже? Вы сами, люди, почему не считаете зависимость от оценки чем-то более унизительным, чем банальность ваших мыслей, действий и жизней?

– Банальность жизней?! – вспыхнув, переспросила Хисуи. – Банальность моей жизни?.. – вскричала она, вскакивая. Глаза Ксениона вдруг стали очень большими и настороженными, а Хисуи повело в сторону улицы, и, взмахнув руками, принцесса сделала шаг нечаянно подогнувшейся ногой. Полетела вниз и зажмурилась. Но вместо страшного удара о брусчатку внизу ощутила крепкую хватку на талии, и прежде, чем открыла глаза, оказалась поставленной обратно на крышу. Взволнованное лицо спасителя-Ксениона теперь показалось ей чертовски красивым, просто совершенным.