Девчонка взвизгнула, но, похоже, ей тут же закрыли рот.

– Не шуми! – приглушённо рычал насильник, пытаясь одной рукой стянуть штаны.

Ждать дальнейшего развития событий я не стала. Вскочила на ноги и, желая помочь несчастной, бросилась в сторону барахтающихся в сене людей. Всё словно в дурном сне происходило. Запомнилась широкая спина, согнувшаяся над отбивающейся девчушкой, мои пугающе пустые руки, которыми я даже оттащить бугая не смогу, и вдруг яростный призыв:

– Возьми меня!

Хотелось быть хоть как-то защищённой, должно быть, от этого я за рукоять кинжала схватилась как за спасательный круг, а что дальше было — не помню. Словно сознание на несколько мгновений померкло. А когда оно вернулось и я поняла, что случилось, то захотелось стать одной из бабушкиных крыс, чтобы забиться подальше, поглубже и забыть увиденное.

Губитель на всю длину был всажен со спины в правый бок насильника, и при этом я слышала, какие неприличные сладострастные звуки издаёт кинжал, наслаждаясь пиршеством. Тело здоровяка уже наполовину усохло и не казалось таким страшным. Девочка, лёжа на боку, свернулась дрожащим клубком и, закусив кулак, тихо плакала. Я так и не поняла, видела она, что её несостоявшийся насильник убит, или нет.

Но как бы там ни было, надо выпроваживать её из конюшни.

– Эй, – осторожно дотронулась я до голой ступни. – Шла бы ты отсюда.

– Куда? – полные слёз глаза уставились на меня.

– Ну, где ты до сегодняшнего дня ночевала?

– На кухне, – с продолжительным всхлипом ответила бедняжка.

– Сюда-то зачем пришла?

– На кухне спать невозможно. Душно, помощник повара храпит, как хряк в свинарнике, от помойных вёдер воняет. Я возьми и пожалуйся за ужином, что не высыпаюсь, вот мне девки что постарше и посоветовали на конюшню сходить, проветриться. Говорят, сено здесь мягкое и душистое, места много и не храпит никто. Я и пришла. А тут он…

Девчонка опять было собралась рыдать, но я её одёрнула:

– Чего слёзы лить, ведь не случилось ничего. Теперь, надеюсь, умнее будешь. Иди на свою кухню и никому не говори, что в денник заходила. До ветру бегала, скажешь, если спросят. Поняла?

– Поняла, – кивнула растрёпанной головой собеседница и вдруг спохватилась: – А ты кто?

– Робин Гуд – защитник сирых и убогих. Только обо мне никому рассказывать нельзя, – ляпнула первое, что на ум пришло, и погрозила девчонке, таращившей на меня глаза, пальцем.

– А этот? – Бедолага покрутила головой в поиске обидчика, но усохший труп лежал за кучей соломы и не был виден с её места.

– Я прогнал его. И тебе пора уходить тоже, – сделав голос построже, напомнила я.

Девчонка кубарем скатилась с охапки сена, куда затащил её конюх, и бросилась на выход. А я со вздохом повернулась к тому, что осталось от насильника.

Мне не было жаль мерзавца. Придя в себя, я чётко прочувствовала всю глубину подлости и окаянства негодяя. Не факт, что девочка после сегодняшней ночи осталась бы жива. Потому совесть моя была спокойна: собаке – собачья смерть. Хотя собак сравнивать с тем, кем напитался сегодня Губитель, несправедливо.

– Ну что, доволен? – вытаскивая кинжал из трухи, спросила я.

– Ик! Ой… Хо-о-о-озяюшка моя драгоценная, как же я тебя люблю-у-у-у! Ты меня из небытия вытащила? Вытащила. К себе привязала? Привязала. А как щедро накормила! Ик! Ох… что ж я так объелся-то?

Я слушала этот явно пьяный бред, крутя клинок перед лицом из стороны в сторону и пытаясь понять, куда в него поместилось столько силы.

– Ой, хо-о-озяюшка, не тряси! Ты меня в ножны верни, и я там буду ти-и-и-ихо-о-о-онько ждать следующего раза, как понадоблюсь. Ик!