Но Мартин принялся искать. Он шарил руками в жидкой грязи, наткнулся на что-то твёрдое. Должно быть, голова мальчишки, и он с силой потянул её вверх. Но там что-то податливо оторвалось, чавкнуло, и голова легко выскочила на поверхность жижи.

«Боже правый, – пронеслось в мыслях у Мартина, – я оторвал ему голову».

Но нет, теперь он увидел, что держит в руках голый череп. Кости без плоти, забитые грязью глазницы, выпирающие вперёд зубы.

«Э, да я тебя знаю», – подумал Мартин. Он поморгал, опомнился и снова погрузил руки в жижу в поисках нахала. На сей раз зацепил его, вытащил, сам опрокинулся вместе с ним навзничь, потом принялся выгребать слякоть у него изо рта и выдавливать её из ноздрей. И наконец тот сделал судорожный вдох, тут же принялся скулить, но Мартин больше не интересовался этим мелким демоном. Он оставил его сидеть в грязи, прихватил с собой череп и ушёл, странным образом злорадствуя, пока тот продолжал вопить. У Мартина было такое чувство, будто он держит в руках часть своего будущего. Хотя он не мог бы сказать, откуда бралось это чувство.

Держа под мышкой череп, Мартин ступил в харчевню постоялого двора. Завсегдатаи – Хеннинг, Зайдель и Заттлер – хотя и не испугались при виде мёртвой головы, но сам момент в целом сочли неудобным. Недовольно выслушали Мартина.

В конце концов Зайдель полил на череп воды и слегка его обтёр. Зубы торчали вперёд, как клыки дикого кабана. Зайдель посветил фонарём в пустые глазницы.

– Кого ты там ищешь? – спросил Хеннинг. – Никак свою старуху?

Как было известно, жена от Зайделя когда-то сбежала. Она сошла с ума от тяжёлой работы и от побоев свекрови. И просто побежала куда глаза глядят. Среди бела дня. Воздела руки к небу и галопом понеслась по полю прочь, не разбирая дороги. Да так и не остановилась. Никто не мог её догнать. Так до конца и видели её бегущей, пока она не скрылась за горизонтом.

Зайдель не любил намёков на его несложившийся брак. Он пригрозил отобрать шнапс, который выставил для остальных, и шутки сразу прекратились.

Но из-за черепа мужчинам было всё-таки не по себе. Что теперь с ним делать? То ли похоронить этот череп, но можно ли это вообще? Не противоречит ли это христианскому обычаю – предавать земле голову без причитающегося ей тела? И что тут вообще важнее – голова или тело? Мартину было непонятно, почему мужчины пустились в рассуждения на эту тему. Кажется, для них важнее всего было как раз поговорить об этом, и взгляд Мартина уже обратился к стойке, за которой обычно стояла Франци, вытирала вымытые стаканы и целый божий день вынуждена была выслушивать рассказы местных стариков, у которых воняло из воротников нестираных рубах и из таких же штанов.

У Франци разум прозрачнее весеннего ручья, думает Мартин. И при этом она обречена прокисать в обществе стариков, которые рассказывают ей свою жизнь час за часом, тогда как сама Франци лишена даже шанса познакомиться с собственной жизнью. Долго это не может продлиться, иначе все её надежды перегорят и заглохнут под гнётом тупой болтовни. Ведь мужчины знают, им осталось недолго, придёт и их черёд повеситься на коньке крыши, чтобы больше не обременять собой семью. А если не смогут на это решиться за нехваткой мужества, то будут до конца лежать в собственных экскрементах. Привязанные к постели верёвками, потому что семье надо и на поле, и на мельницу, и с лежачими стариками поступали так же, как с малыми детьми, когда родители уходили на полевые работы: привязывали.

Хеннинг, Зайдель и Заттлер всё ещё обсуждали, надо или нет похоронить череп, когда даже не знаешь, чей это череп вообще.