– Я есть твой свет, – говорит петух.

Тут Мартин закрыл глаза и вслепую ставил ступни одну перед другой. Шаг за шагом. Шёл по глине, по камням, по листьям. Слышал хруст улиточных панцирей, на которые он наступал. Слышал крик неясыти, хрюканье дикой свиньи. А ведьминских голосов не слышал. И голосов живых мертвецов тоже. Петух, его надёжный проводник, вёл его сквозь все страхи и суеверия, и Мартин их не замечал, не колебался и держал два черепа – один справа, другой слева. А когда они с петухом пришли в деревню, темнота царила уже смертная.

Шаги на входе в деревню, его собственные шаги по деревенской дороге звучали уже привычно и знакомо, стократ тут всё было исхожено и избегано. И Мартин открыл глаза.

Свет виднелся лишь в нескольких домишках. В его собственной хижине на горке свет не горел никогда, там нечему было гореть. Чаще всего он засыпал уже с наступлением сумерек и тонул в своей дневной усталости. А когда случалось ему не спать, он пытался считать звёзды. Этому петух его научил. Правда, в то время петух ещё не умел говорить. Но как же тогда он его научил?

– В твоей жизни есть необъяснимое для того, чтобы ты с его помощью пришёл к объяснимому, – говорил петух.

Мартин этого не понимал, но догадывался, что это как-то связано с черепами. А может быть, и с тем чёрным рыцарем.

Но вот он наконец вошёл в трактир. Там сидели всё те же мужчины, что и всегда. А Франциски уже не было. Вечерами она здесь не работала. Вечерами она помогала по дому, чтобы в трактире при её виде никому не пришла в голову какая-нибудь дурная мысль.

Пламя свечей затрепетало, когда в дверь ввалился Мартин. Что за вид был у него! Мальчик в лихорадочном жару, с двумя черепами в руках и с петухом на плече.

Мужчины встрепенулись и вытаращили глаза. Один из них даже обмочился. Но так и остался сидеть в своей луже, чтобы никто не заметил, а немного позже нарочно опрокинул на себя выпивку. Мартин заморгал и сразу затосковал по своему одиночеству в лесу, настолько там было лучше, чем здесь. Он осторожно выставил на стол два черепа, и в мужчинах зашевелились некоторые соображения.

Этот мальчик их сильно нервировал, потому что он такой странный и своенравный и к тому же – не хотелось бы в этом признаваться, но – храбрый, а то даже и умный. Занятный, в общем. Но заниматься им мало кому охота. Большинство старается жить в мире со своими ошибками.

Можно было бы дать Мартину что-нибудь съесть или выпить, но об этом опять же никто не подумал. Петух вёл себя тихо, чтобы никому и не выдать, что он умеет говорить. Мужчины, впрочем, уже давно забыли, о чём ругались и спорили днём: что, мол, пусть Мартин предъявит доказательства, был ли Уле-Бродяга убит или просто упал и ударился, раз уж он заявил, что знает это. А Мартин не может взять в толк, что к вечеру мужики, кажется, уже потеряли связь с тем, что было днём, и потребовалось некоторое время, пока все дошли до того пункта, на котором тогда остановились.

И где же теперь череп Уле-Бродяги? Надо же на него глянуть для сравнения.

Но никто больше не знает точно, где он.

Они немного поискали вокруг себя, а у лихорадящего мальчика всё это время перед глазами вспыхивали и взрывались звёзды.

Кто последним держал этот череп в руках?

Что за ерунда тут у вас происходит.

Ну и нечего было сюда приходить, если тебе не нравится.

А чего это от Заттлера так воняет мочой?

Заткнись.

Твои крысята тоже всё тощее день ото дня.

Так, пацан. Давай показывай.

Два почти одинаковых черепа Мартин – каждый по отдельности – завернул в тряпку. Один череп он столкнул с края стола. Потом взял кружку и ударил ею по второму черепу. Мужчины замерли, не дыша. Проклятье, откуда в этом тощем мальчишке столько силы? И что за отвратительное дело – бить человека по голове. Тут же каждый вспомнил про свои собственные дела, когда он сам неоднократно бил чем ни попадя по чему-нибудь, совсем для этого не предназначенному. Например, кочергой по спине ребёнка. Или собаку поленом. Никуда не годится, когда такой паренёк постоянно напоминает тебе о вещах, которые ты уже давно уладил с Господом Богом в тайной беседе с глазу на глаз. А потом откуда ни возьмись является этот мальчишка с тем же самым, как будто он – совесть их всех.