Натужно улыбнувшись, Гуго принял подарок. Насколько он понял по случившемуся на станции, непойманных убийц в лагере было пруд пруди.

– Выясню, герр Либехеншель. Но при некоторых условиях, иначе ничего у нас не выйдет. Во-первых, я должен сделать вскрытие, несмотря на все возражения фрау Браун. Теория с сетчаткой глаза давно отправилась в архив, зато хорошая аутопсия – ключ к раскрытию многих преступлений. Во-вторых, я прошу разрешения допросить Берта Хоффмана, в-третьих – свободу передвижения по Аушвицу и Биркенау.

Либехеншель побарабанил пальцами по столу, затем принялся возить упорно дымящей сигарой по пепельнице. Нервно крутанул глобус, на котором были отмечены территории, завоеванные Третьим рейхом.

– Хорошо, я выпишу вам пропуск, – наконец произнес он. – Только учтите, вы обязаны строго держать в тайне все, что увидите в лагере. Надеюсь, мы друг друга поняли?

– Разумеется. Мне это уже много раз говорили.

– Хоффмана можете допросить. Что до фрау Браун, ее я беру на себя, попробую образумить.

– Благодарю.

– И последнее. О записке, найденной в снегу, не знает никто, кроме меня и охранника. Не проболтайтесь. Будьте начеку.

– Договорились, герр комендант.

Обстановка в офицерской казарме была спартанской. В отведенной Гуго комнатушке стояли койка, письменный стол и раскаленная печь. Луч прожектора, проникавший в окно, лезвием разрезал темноту. Гуго подошел к покрытому испариной окну, выглянул на улицу, а затем опустил взгляд на стол. Там лежали сигары и приветственная записка.

– Не курорт, но в целом сносно. – Фогт положил чемодан на жалобно скрипнувшую койку. – Комендант подумал, здесь вам будет удобнее, чем на ферме или в городке. Не придется каждый день мотаться туда-сюда. В лагере вы найдете все, что нужно, включая цирюльника и стоматолога.

– Отлично, благодарю вас.

Гуго еще раз обвел взглядом комнату, отметив в углу небольшую елочку с потушенными свечками на ветвях. Приятно пахло смолой и домашним праздником.

Узнав, что Рождество ему придется встретить в Аушвице, он огорчился. После английских бомбардировок Гуго обещал отцу провести этот день в ним. Они бы украсили дом, зажгли свечи на елке назло черной пелене, опустившейся на Берлин после массированных налетов. Гитлер пытался изжить христианские традиции, но их корни оказались слишком глубоки. Вот и в этом году нашлись те, кто повесил на двери полуразрушенных домов венки и зажег гирлянды, пусть улицы и засыпаны щебнем, рельсы разворочены, а остовы вагонов валяются, словно разбросанные игрушки. Гедехтнискирхе рухнула, но детский хор высокими чистыми голосами пел перед гордо и одиноко возвышавшейся колокольней.

Со шляпы капало. Гуго снял ее, стряхнул, положил на стул. Нравится ему или нет, но судьба занесла его в Аушвиц. Если он хочет поскорее убраться отсюда, то должен раскрыть дело. Пробежал глазами записку на столе, вспоминая о тех двух, что лежат в кармане пальто. Кого назвали куколкой? Чьи там инициалы? Зачем умирающему человеку писать какие-то шифровки? Открытка, переданная комендантом, не оставляла сомнений: Брауна намеревались убрать.

Гуго задумчиво потер подбородок, вновь глянул на заснеженный лагерь за окном. Волшебный пейзаж навевал сон. Криминолог машинально сунул руку в карман, нежно погладил гладкую стекляшку с морфином. Нет, еще не время. Борясь с усталостью и желанием остаться в одиночестве, он вытащил руку из кармана.

– Герр Фогт, как, вы сказали, называют лагерный бордель?

– «Кукольный домик».

– Куколка…

– Что?

– Да так, ничего. – Гуго вздохнул, прихватил бутылку коньяка, гоня прочь мысли об игле, о том, как она вонзается в вену, после чего медленно накатывает теплый прибой, как в детстве. – Слушайте, не могли вы бы меня туда проводить? Мороз пробрал до костей, хочется выпить в компании. Боюсь, в одиночку я сегодня не усну.