– Что это? – Пожевав сигару, Либехеншель выпустил дым через тонкогубый рот.
– «Куколка АБО», – прочитал Гуго. – Вам это ни о чем не напоминает? Кто-то написал это в блокноте Брауна, причем с такой силой давил на перо, что буквы отпечатались на следующей странице. При помощи угольного порошка мне удалось восстановить запись.
– Куколка… – протянул Либехеншель, неотрывно глядя на листок. – И инициалы…
– Узнаете почерк?
– Это почерк Брауна. – Комендант взял папку, отыскал справку, выписанную доктором, сравнил. – Да, почерк, несомненно, его. Полагаете, записка предназначалась нам?
– Если у Брауна не было привычки писать с сильным нажимом, то все возможно. Убийца заметил записку и вырвал листок из блокнота, но не удосужился проверить тот, что был под ним. Допустил оплошность в миг паники. – Гуго сделал нарочитую паузу. – Был ли в кабинете доктора беспорядок? Что-нибудь необычное?
– Да нет, ничего такого, – покачал головой Либехеншель. – Все на своих местах. Конечно, если была драка, то убийца мог и замести следы.
– Там и ваши санитары знатно прошлись, уничтожив вероятные улики, – попенял Гуго.
– Никому ведь и в голову не приходило, что речь об убийстве, – парировал комендант. – Это я приказал убрать кабинет и подготовить тело к погребению. Сомнения возникли лишь после обнаружения этой записки. Ее нашли у склада личных вещей. Вчера вечером один унтер делал обход и наткнулся на бумажку. Там как раз под тяжестью снега обломилось гнилое дерево.
– Ее хотели сжечь, – заметил Гуго. – Однако убийца не дождался, когда бумага сгорит полностью. Может быть, его застали врасплох? Он выбросил записку, не ожидая, что упавший с дерева снег потушит огонь.
Либехеншель нагнулся и вытащил из ящика еще что-то.
– Огрызок яблока, лежавший рядом с трупом. Вдруг вам пригодится.
Гуго взял бумажный пакет, заглянул внутрь. Прикинул, соответствует ли след от зубов размеру кусочка, оставшегося в горле трупа. Яблоко пахло кислятиной, мякоть потемнела.
– У меня в лагере есть хороший фотограф, – добавил комендант. – И прекрасный офтальмолог.
Гуго приподнял брови, сбитый с толку. Он раскурил наконец сигару, с удовольствием затянулся. Увы, даже замечательному кубинскому табаку было не по силам преодолеть дискомфорт, не покидавший его с момента приезда в лагерь.
– Для анализа сетчатки, – уточнил Либехеншель. – Говорят, облик убийцы может отпечататься на ней.
– Это устаревшая теория. – Гуго потер переносицу.
В дороге он не смог принять морфий, и теперь сырость так и вгрызалась в кости, усугубляя мучения.
– Сетчатка не сохраняет то, что человек видит перед смертью. Все эти идеи давно пора выбросить на помойку, как, к примеру, и криминальную антропологию Ломброзо.
– Решительно не согласен. Метод Ломброзо имеет бесспорную научную ценность. Итальянцы – низкорослые брюнеты, поэтому большинство их – преступники.
– Да-да, конечно, – поспешил уступить Гуго.
Он устал и позволил себе разболтаться, забыв, что беседует с человеком, отправляющим людей в газовые камеры как раз на основе этих самых «устаревших» теорий. Гуго долгие месяцы работал в лаборатории, разоблачая теорию «прирожденного преступника», согласно которой склонность к преступлениям заложена в морфологических признаках. Однако концлагерь вряд ли подходил для научной дискуссии.
Либехеншель сердито затушил сигару, скрестил руки на столе. Его глаза сделались еще выпуклее. Пожевав потрескавшуюся от холода нижнюю губу, он вновь поднялся, достал из шкафа блестящую бутылку коньяка и протянул Гуго, словно заключая сделку.
– Выясните, кто убил Брауна, герр Фишер. Пользуйтесь какими угодно методами, даже устаревшими, если понадобится. Не желаю, чтобы в моем лагере убийца гулял на свободе, а невиновный был казнен.