Красноармейцы отлично знали, как жовто-блакитники и польские паны поступали с евреями. Примеров было достаточно. Петлюровцы, свидетельствовал Яков Бельский, грабили население, а еще «звали резать подряд: жидов, попов, офицеров и студентов».
Николай Островский в книге «Как закалялась сталь» (которую сегодня почти забыли, а напрасно) оставил описание погрома, организованного этими борцами за самостийность:
Многим не забыть этих страшных двух ночей и трех дней. Сколько исковерканных, разорванных жизней, сколько юных голов, поседевших в эти кровавые часы, сколько пролито слез, и кто знает, были ли счастливее те, что остались жить с опустевшей душой, с нечеловеческой мукой о несмываемом позоре и издевательствах, с тоской, которую не передать, с тоской о невозвратно погибших близких. Безучастные ко всему, лежали по узким переулкам, судорожно запрокинув руки, юные девичьи тела – истерзанные, замученные, согнутые…
Говоря об отношении к евреям уже не петлюровцев, а поляков, уместно процитировать документ из Архива внешней политики МИД России – показания 45-летней беженки Рахили Гершензон из Вильно, которая уже после окончания советско-польской войны, в июне 1921 года, решила вернуться домой. Решение оказалось опрометчивым.
2-го июня я отправилась с дочерью Верой 19 лет и сыном Михаилом 15 лет с беженским эшелоном, направлявшимся на демарклинию (демаркационную линию – А. Ю.) на подводе. Всего подвод было 144. В отдельных подводах подъехали к заставе, причем между нами было 5 подвод польских и 1 еврейская. Поляки сошли, чтобы предъявить свои документы полякам, которых было 4 человека (3 легионера и 1 офицер). Просмотрев документы, они заявили, что они могут быть пропущены, потому что они были офицеры и спросили: “нет ли между нами жидов”, “не устроили ли вы с жидами коммуны», “мы не признаем жидовских коммун”, “лучше выдайте жидов, не то вы пострадаете”. Тогда я и студент, ехавший с нами, Сюбашевский, выступили вперед и сказали, что мы евреи. Они бросились на нас с криком: “вон, жидовская морда”, “мы вас сейчас расстреляем” и начали избивать нас прикладами. Приказали завернуть подводы и ехать обратно к “милому Троцкому”. Мы сели на подводы и стали отъезжать, но не отъехали и 20 шагов, как они бросились к нам с обыском, велели сбросить все вещи и начался обыск, сопровождаемый ужасными побоями, ругательствами и издевательствами. Особенно цинично и грубо они относились к моей дочери. Только боязнь быть расстрелянной удержала меня от протеста. Забрав все, что было хорошего, не исключая и денег, велели собраться и с криком и свистом провожали нас с версту и пугали нас, что расстреляют нас в пути как собак. Спасло нас то обстоятельство, что они начали раздел наших денег, а мы тем временем ускакали. Об отношениях их к студенту нужно отметить то, что, обыскивая его и не найдя денег, они спустили ему 2 пощечины и стали его избивать прикладами.
По дороге мы встретили много бежавших евреев, которых собралось 14 человек, среди них 2-е русских, которые бежали в ужасе от польских издевательств, бросив все свои вещи, ибо подвод нельзя было найти. Те, которые находились там некоторое время, рассказывают еще больше ужасов: целыми ночами они ходят со свечой и ищут между беженцами “жидов”, причем если находят, раздевают догола и заставляют плясать по лесу и петь польские песни.
Приведенный эпизод – это свидетельство еще «гуманного» отношения, во многих случаях живыми евреям уйти не удавалось. И красные бойцы-евреи мстили за своих сородичей. В общем, Шуре Кесельману были близки строки конармейской песни, которую сочинил Алексей Сурков: «Помнят псы-атаманы, помнят польские паны конармейские наши клинки».