– Где она таскается? Весь дом разгромят, пока эта старая карга доплетется…

Но баба Мотя не пришла вовсе, и мать вернулась одна.

– Почему одна?! – крикнул отец, увидев ее еще издали.

Мать не стала также орать на всю улицу, а подойдя совсем близко, сказала виновато:

– Она говорит, что мы сами потревожили мертвых – нам самим с ними и разбираться.

– Каких-таких мертвых?.. Ты что-нибудь понимаешь, мать?

– Нет. Мы и на кладбище-то были, аж в Пасху.

Сашкино сердце екнуло. Неужели дело в них с Колькой?.. Около него ведь тоже пожарка стоит почему-то. Он прикусил губу, чтоб сдуру не ляпнуть что-нибудь.

– Икону-то хоть дала?

– Дала.

Отец уставился на строгий лик Богородицы.

– Ну, мать, – он провел по лику рукой, – ты уж придумай что-нибудь. Обещаю, в церковь потом съезжу, – и неся доску на вытянутых руках, направился к дому.

…Хоть бы помогло… Хоть бы помогло… – Сашка пристроился следом.

Процессия беспрепятственно вошла в дом. За время их отсутствия большая кастрюля слетела с плиты, и борщ аппетитно дымился на полу, разлившись по всей кухне.

– Сволочь, – констатировал отец.

Они обошли комнаты, задерживаясь в каждой на несколько минут и демонстрируя лик всем четырем стенам по очереди. Завершив этот странный безмолвный обряд, все уселись на диван в гостиной. Мать уже облегченно перевела дыхание, когда в спальне что-то заскрежетало. Бросив икону, отец вскочил, но кровать сама въехала в гостиную и остановилась в самом ее центре; потом она запрыгала, весело взбрыкивая ножками, как молодая коза.

– Не помогает, – произнесла мать так спокойно, словно уже привыкла к новому видению мира, включавшему в себя, и бога, и дьявола. Наверное, учителя и сами быстро учатся всему новому, – мы ж, дураки, молитв не знаем.

– Я всем тут сейчас покажу молитвы!.. – отец схватился за грядушку и сильно тряхнул кровать. На секунду та успокоилась, но потом, собравшись с силами, начала медленно и уверенно теснить отца, в конце концов, припечатав его к стене, – да сделайте что-нибудь! – крикнул он, пытаясь освободиться, но грядушка уже вдавилась в живот, затрудняя дыхание.

Лицо его напыжилось, став пунцово-красным; пальцы побелели, однако он не мог даже сдвинуть кровать с места. Мать встала и робко попыталась тащить за другую грядушку, но ее сил и подавно не хватало. Сашка видел, как отец начинает задыхаться, и уже открыл рот, собираясь крикнуть: – Это я! Я потревожил мертвых, а не он!.. Но страх, что вся эта непобедимая сила обрушится на него, лишал голоса – он только издал звук, вроде, его тошнило, и не смог произнести ни слова.

Неожиданно кровать сама собой отъехала в сторону. Отец схватил ртом воздух, потом еще раз и тяжело сполз на пол. Мать тут же кинулась к нему.

– Толечка, ты жив?..

– Жив, – отец с трудом поднялся, опираясь спиной о стену, – бешеное отродье… – он с ненавистью поглядел на кровать, – и что теперь прикажешь делать?

– Надо позвать батюшку, – предложила мать.

– Какой, к черту, батюшка?! Вон, икона твоя валяется и ни хрена не может сделать! И этот придет такой же, только ему еще надо деньги платить!

Ярким пятном, сразу привлекшим внимание, мимо окон проехала пожарная машина.

– А это у кого? – спросил отец, глядя сквозь остатки стекла.

– У Самохинского дома стояла, – робко сообщил Сашка.

– Так у них же нет никого, – встрепенулся отец, – Алексей в поле, Дашка в магазине, небось. Ежели пожар, так там все…

– У них Аленка болеет, и Колька с ней сидит, – пояснил Сашка также тихо.

– Господи, они ж совсем дети!.. – мать всплеснула руками и прикрыла ладонью рот.

– Пошли, глянем, – отец решительно шагнул к двери, только Сашке почему-то показалось, что он не столько желает помочь соседям, сколько покинуть разгромленное жилище; успокоиться; может быть, посоветоваться, как быть дальше.