Лев стал улыбаться, а официант принёс ему шоколад.

Александр улыбнулся ему в ответ.

– Что лыбишься? Ешь давай свой шоколад. И пойдём уже. Вот только рубашку не испачкай. – хотя предостережение Александра уже было поздним.

Александр смотрел, как сын наслаждается шоколадом, и та ужасная мысль, что из-за сына могут пострадать другие семьи, вдруг унялась. А вдруг все пройдёт? А вдруг этот день никогда не настанет?

Был уже поздний вечер. Александр шёл с работы. Целый день он носился без отдыха. На улице было очень тихо. Ни одного человека, хотя в это время всегда ещё отдыхали взрослые и игрались дети. Все наслаждались последними тёплыми днями, протискивающимися через дождливый сезон.

Зайдя в свой подъезд, он прошёл мимо человека, который исступленно тёр свою дверь губкой. Рядом с ним стояло ведро с покрасневшей водой. Сосед через каждую секунду оборачивался, а когда мимо прошёл Александр, вовсе испугался. Александр кивнул ему головой, не посмотрев на него. Больше всего ему хотелось видеть Диану, лечь вместе с ней на диван и хоть на полчаса уткнуться в её плечо. Он даже шёл и гадал, что на ней будет надето, и представлял, как она улыбается, когда он её смешит.

Поднявшись на свой этаж, опять стояло несколько человек, которые тёрли свои двери так же с тряпкой и ведром. Александр начал уже ускорять шаг и увидел, как рядом с его дверью стоит Сандро и тоже трёт свою дверь. Все эти люди были ведомы одним и тем же тошнотворно стыдливым чувством, будто были уничижены тем, что с такой силой и скоростью трут свою дверь, словно пытаются быстро убрать за собой свою грязь, дабы её никто не успел увидеть.

Подойдя поближе, Александр увидел, как он пытается стереть крест. Он был жирно нарисован красной краской. Спешно. С засохшими красными каплями, которые стекали вниз.

Александр, оцепенев от страха, повернулся к своей двери и увидел то же самое – красный крест со стекающими каплями вниз. Его вдруг пробрал первобытный страх. В горле пересохло. А сердце забилось импульсивной птицей в клетке, чьи крылья в панике ударялись об тесные решётки. Глаза расширились. Костяшки побелели. Руки задрожали. Голова стала думать гораздо быстрее, но в никуда. Он рванул к дверям. «Ну же. Что же это?» Он смотрел на людей. «Кто оттирает? Григорианец. И это григорианец. И это тоже». Он обернулся. «Отец Корнеида. Нет. Он аспириец. Да. Нет! Нет! Нет! Причём здесь она. Его жена». Он побежал дальше. Как сумасшедший стал прыгать по лестнице, забегая на чужие этажи. «Кто здесь живет? По-моему, этот. А здесь? Тот». Так он пробежал и посмотрел все двери. Даже пустые. Почти у каждой стоял мужчина и стирал свой крест, словно свой позор. Оглядываясь, чтобы никто не узнал об этом, будто его в чем-то уличили.

Вот и все. Все двери с красным крестом – это двери григорианских семей или семей, где хоть один член семьи – григорианец. Началось. Это зашло уже слишком далеко. Эта была та человеческая глупость, которую не сломать, не переубедить. Прогрессирующая. Агрессивная. Она шла за тобой. И скоро она за тобой придёт. Она берет количеством. Она берет волной, когда ты один. Во всем этом океане безумия. Был лишь вопрос времени о начале шторма. Каждую ясную секунду ты убеждал себя, что сможешь уплыть из его зоны. И вот облака сгустились. Гладь загорбилась. И теперь ты пытаешься куда-то уплыть? Куда ты хочешь убежать? Когда город теперь лабиринт. Море – кипяток. Горы – стены. Человек – чужой. Куда ты хочешь убежать от своего последнего дня?

Он прибежал домой. Захлопнул за собой дверь. Диана, стоявшая межу столом и диваном, зажав руки в замке у груди и вперив глаза в телевизор, резко дёрнулась и машинально попятилась назад. На экране вещали о падении государства на прежние части, о независимости Аспирии и Григориании, которые официально объявили друг другу войну. По всей стране происходили погромы и убийства.