Нелидов и камердинер вышли. Прислав доктору горничную Лизку, встали у дверей библиотеки, думая каждый о своем.

Андрей горестно размышлял о том, что не будет ему прощения, если отец умрет. А старый Ферапонт, незаметно кося глаза на молодого барина, сокрушался, что ежели умрет старый барин – что, конечно, шибко жаль, – то молодому господину он станет не нужон, и отошлют его в дальнюю деревню доживать свой век, и ладно еще, ежели не придется христарадничать.

Более часа прождали вот так, подпирая плечьми стены, а когда Сторль вышел, кинулись к нему с вопросами.

– Ну, что? Как он?

– Плохо, – объявил доктор. – Он волновался в последнее время? Переживал за что-либо?

– Он много работал, – неопределенно ответил Андрей.

– Что ж, удары случаются и от этого. – Сторль как-то странно посмотрел на Нелидова и, будто решившись, сказал: – У вашего батюшки произошел разрыв кровяных жил и, возможно, образовалась внутримозговая опухоль. Положение весьма серьезное, посему я намерен собрать у вас вечером консилиум из наших ведущих врачей и хирургических операторов. Часов в пять пополудни вас не стеснит?

– Да боже мой, делайте все, что считаете нужным, только спасите отца! – мало не воскликнул во весь голос Андрей. – Прошу вас, помогите ему!

– Я сделаю все, что смогу, – заверил его доктор. – Покуда я пустил у него кровь из шейных жил и велел вашей горничной прикладывать к голове примочки из холодной воды, уксусу и нашатыря. Чуть позже надлежит сделать ему ножную ванну из теплой воды и затем обмазать его икры горчичным тестом. И постоянно поить его яичною водою с лимонным или клюквенным соком. Вы поняли меня?

– Понял, – почти по-военному ответил Андрей и с несвойственным для него выражением благодарности посмотрел на доктора. – Спаси вас Бог, сударь.

– Благодарить после будете, – нахмурился тот, – ежели мы вашего отца на ноги поставим.

– А это возможно? – с надеждой спросил Андрей.

Но доктор лишь покачал головой.

Ровно в пять пополудни в спальне Бориса Андреевича, куда перенес его Андрей после осмотра доктора Сторля, собрались, кроме доктора, еще четверо столичных светил врачебной науки, при орденах, лентах и прочих отличиях статских генералов. Более двух часов они разглядывали язык Бориса Андреевича, щупали пульс, трогали его шею и затылок и проводили, прости господи, аускультацию сердца и легких, а потом еще с час задумчиво бормотали на латыни заумные речения, то и дело поглядывая в сторону больного. Андрей волновался, как мальчишка, вслушивался в непонятные ему фразы, следил за выражениями лиц докторов и старался поймать их взгляды. Но сделать какие-либо выводы относительно положения отца было невозможно, светила явно темнили, скованные его присутствием, и в ответ на его вопросы только разводили руками. Однако скоро они забыли о нем, благо Андрей пересел в дальний угол и более ничем не обозначал своего присутствия. Положение отца постепенно стало проясняться, что, впрочем, принесло Андрею вовсе не успокоение, но боль и тревогу.

– А я говорю, что надо продолжать пускать больному кровь, ставя пиявиц к его вискам и почечуйным жилам, именно почечуйным, ибо он подвергся геморрагическому удару, – безапелляционно заявлял один из светил. – Это более действенно, нежели пускать кровь из ручных или ножных жил.

– Вряд ли, профессор, это ему поможет, – хмурился другой. – Положение больного таково, что надо в любую минуту ожидать ухудшения его самочувствия и, возможно, судорог и колик.

– Зря вы сомневаетесь. Я вот вам сейчас расскажу один случай…

– Мы должны до последнего бороться за жизнь больных, даже если они безнадежны.