– Раньше мы были ближе друг другу. Все делали вместе. – И снова бледная улыбка, чуть-чуть окрашенная болью. – Одинаково заплетали друг другу косы, постили видео, где снималась одна, а озвучивала ее другая. Прия и Рани – всегда готовы посмешить.

Трудно понять, зачем она мне это рассказывает – то ли просто чтобы поддержать разговор, то ли это входит в придурочное упражнение для укрепления семейных уз.

– Она не прошла Призвание, – говорит Прия. – А я через год прошла.

Я едва не останавливаюсь, но мачеха идет себе дальше, поэтому я переставляю ноги. Так вот оно что! Она решила утешить меня на случай, если я провалюсь?

– Она… а как?..

Прия пожимает плечами:

– Рани никогда ничего не рассказывала, хотя родители постоянно расспрашивали ее. Все разговоры сводились к тому, как так вышло, что она провалилась. Что она делала? Кто ее Призвал? Что произошло? Только и делали, что ломали себе голову, как бы это исправить. Моя тетушка – наш матриарх, но и она ничем не могла помочь.

В горле у меня становится сухо. Мне и самой хочется засыпать Прию вопросами, но я боюсь. Никто не любит обсуждать родственников, которые не выполнили своих задач. Неудача словно стирает человека. Как не было. А вспоминать его – только заново позориться.

– Рани решила отправиться в кругосветное путешествие, – продолжает Прия. – Честно говоря, я ей завидовала. Она перестала во всем слушаться родителей, а в ленте у нее были такие классные фотки – столько приключений! Когда мне было восемнадцать, представился случай поехать на Шри-Ланку – поволонтерить немножко, а заодно раскопать семейную историю. Ради этого мы встретились снова.

Иден с размаху падает на землю, и мы с Прией бросаемся к ней. Подружка подбегает помочь, обе смеются и снова принимаются носиться – а мы вздыхаем с облегчением.

– Я совершила ошибку – сказала ей, как завидую всему, что она делает, – продолжает Прия. – Ее новой жизни.

Я сглатываю – и глотать мне больно.

– Она страшно разозлилась. Завидую? Чему тут завидовать? Родители с ней не разговаривают, даже смотреть на нее не хотят. Никто из наших не может общаться с ней без жалости. Она не видит предков на праздниках, они не желают ей являться. Раньше у нее не было колдовских способностей, но был потенциал. Теперь у нее ни того ни другого, так что даже предки не хотят иметь с ней дела. Она уехала не развлекаться, сказала она, – она пыталась найти себе место под солнцем.

Прия останавливается, ноги у нее тонут в жесткой траве.

– С тех пор сестра со мной не разговаривает. И заблокировала в Сети. Всю нашу семью заблокировала. Она даже не знает, как зовут Иден. – На последней фразе ее голос прерывается. – Я ее понимаю: считать себя членом семьи – значит постоянно помнить обо всем, чего она лишена. Ей больше нет места среди нас, это для нее мучительно, и все же она старается, чтобы ее лента в Сети создавала впечатление, будто у нее все прекрасно, поскольку жалость – это еще хуже.

На глаза у нее наворачиваются слезы, она переводит дух. Иден, словно почувствовав, что мама расстроена, замирает и смотрит на нее. Прия выдавливает улыбку.

– Как тебе там, веселишься? – кричит она. Ну то есть насколько Прия способна кричать. Даже на улице она разговаривает так, как мама дома, когда старается потише.

Иден прищуривается в нашу сторону, а потом, просияв, кричит: «Ага!», поворачивается и вслед за Лолой устремляется вверх по веревочной лазалке.

– Я хочу быть хорошей матерью. Очень хочу. – Прия поворачивается ко мне. – Именно поэтому, когда роды у меня пошли не по плану и Уилл предложил поехать к твоей бабушке, а не в больницу, я сразу согласилась – мы оба понимали, что так будет лучше всего. И именно поэтому, когда бабушка сказала, что ей нужно привязать моего ребенка к дому, чтобы Иден тоже стала Томас, – тогда наследие этих стен признáет ее и защитит, – я сказала «да».