Когда начали спускаться по лестнице, Мариса чуть отпустило, он даже вздохнул свободнее. Воздух здесь был холодный и влажный, тишина почти ощутимо давила на уши. Мариус быстро шел вперед, оставив мальчику за спиной. О, он ведь очень хорошо знал дорогу в подземелья! Сам ведь проводил там часы, в то время как воображение рисовало сладостные картины убийств тех двуликих, что лишили семьи. А выходит, магистр лишил.

«А она вытащила меня из этой мерзости», – подумал Мариус с благодарностью.

И на этом страж услужливо отворил перед ним тяжелую ржавую дверь.

В лицо дохнуло зловонием. Кровь, внутренности, испражнения… Все вместе.

По стенам были развешаны большие кованые корзины с лайтерами – так, чтоб адепты видели получше все, что происходит в учебных помещениях Надзора. А на Мариуса сквозь ржавые прутья смотрели десять пар глаз. Десять больных, избитых, израненных людей. И взгляд против воли зацепился за девочку лет шести, совершенно голую, как и ее мать, которая судорожно прижимала ее к себе. Мариус ощутил, как к горлу резко подкатила тошнота – не от смрада, нет. От самого себя, от того, что сам занимался всем этим, и истово веровал в правильность происходящего.

Он торопливо отвел глаза от женщины, скорчившейся над ребенком, чтобы встретиться с другими взглядами, теперь уже исполненными ненависти.

«Отпустишь таких, – уныло подумал он, – и они пойдут резать людей, как свиней. И их вполне можно понять».

Он не мог допустить, да и не хотел, чтоб случилась бойня.

И точно так же понимал, что уже никогда не сможет исправить поломанные жизни этих несчастных. Не сможет, да. Но что-то сделать нужно.

«Магистр на моем бы месте попросту их всех убил, – тоскливо думал Мариус, – и был бы прав. С такими уже ничего не сделаешь, им одна дорога».

Магистр обладал талантом сделать сложное простым.

У Мариуса такого таланта не было.

Поэтому он подошел ближе к решеткам, еще раз огляделся. Сознание помимо воли подмечало мелочи, от которых кого послабее уже бы стошнило: гниющая заживо плоть, выбитый глаз, перебитые и криво сросшиеся руки… И эти люди смотрели на него молча, с ужасом и ненавистью. Да что он сможет дать им теперь? Ничего, увы.

Он откашлялся.

– Так, – голос, вопреки сомнениям, звучал уверенно, – все поняли, что произошло?

Кто-то всхлипнул, и Мариус готов был поклясться, что это именно та девочка.

– Я не слышу, – резко сказал он.

– Мы… без крыльев теперь, – ответил кто-то.

– Крагхов больше нет, двуликости нет, Пелены нет, – тяжело роняя слова, пояснил Мариус, – предвосхищая вопросы, сразу скажу: сейчас вас выведут отсюда, затем вы попадете в руки нашим лекарям, которые поправят то, что еще можно поправить. После чего вас проводят до той границы, где раньше пролегала Пелена, и вы вольны идти к своим.

Повисла тишина. Вязкая, горькая. И в этой тишине кто-то заплакал, хрипло, навзрыд.

– Разумеется, все это произойдет только в том случае, если вы будете вести себя разумно, – добавил Мариус. По позвоночнику катились капли холодного пота. Говорить… было невыносимо тяжело, как будто каждым словом его вынуждали сворачивать столетнее дерево.

– Итак… я должен получить от вас обещание, вести себя разумно, – повторил он, – я не буду требовать клятв, ибо они пусты. Но если вы пообещаете…

Они молчали и просто смотрели на него.

Не верили.

Мариус кивнул стражу.

– Приведи еще стражей. Пусть их… отведут помыться. Пусть из города цирюльника доставят. Одежду им выдайте. А потом – к лекарям, в лекарский корпус…

И, повернувшись, пошел прочь. Пожалуй, здесь он сделал все, что ему было по силам. Уже в дверях обернулся – девочка без улыбки смотрела ему вслед. Женщина все так же прикрывала ее тщедушное тельце руками. Мариус покачал головой. Похоже, денек предстоял интересный.