– «Папа сказал, что здесь можно купить истории» – прошептал он, протягивая монету с дыркой в форме слезы. – «Моя мама… её стёрли из памяти. Верните её».

Хироши подал ему «Чернила воспоминаний». Мальчик вылил её на книгу, и страницы заполнились тенями. Но вместо матери на них проступили лица всех, кого магазин поглотил. Ребёнок убежал, крича: «Это неправильные картинки!», книга превратилась в комок волос.

23:30. Двенадцатый клиент.

Мужчина в костюме, пропитанном формалином, вошел, оставляя следы босых ног. Его лицо было скрыто газетной вырезкой: «Смерть в токийском метро: 13 жертв». Он тыкал пальцем в банку с сердцем – мускулистый комок, сжимавшийся в такт шагам Хироши.

– «Сердце. Для жены», – сказал он, выковыривая монеты из-под ногтей. Они падали на прилавок, издавая звук, как будто кто-то грыз стекло. – Знаешь, из чего делают эти банки? – Его голос стал шепотом, от которого замерзли веки. – Из рёбер тех, кто сбежал до тринадцатого клиента.

Хироши взглянул на свою юкату. Узор теперь напоминал рёберную клетку, а между костями шевелилось нечто, похожее на кишки. В подсобке, где воздух был густым от запаха гниющих хризантем, его ждал обед: онигири, завернутый в нори. Но когда он развернул водоросли, внутри оказался комок черных волос. Они извивались, как змеи и пахли жасмином и медной пылью.

00:00. Тринадцатый клиент.

Дверь распахнулась без звука. Воздух наполнился запахом жженой фотобумаги. Хироши знал, кто это, ещё до того, как поднял глаза.

– Старик, – голос был сладким, как сироп из крахмала и крови. – Ты нарушил правило. Он поднял голову.

Перед ним стояла Аяко. Её кожа была натянута на каркас из бамбука, как бумажный фонарь. В пустых глазницах светились светлячки, привязанные на нитях из женских волос. Из разорванного рта свисал локон – тот самый, что он хранил под ребрами 50 лет.

– Ты посмотрел в лицо тринадцатому клиенту, – её пальцы, скрученные в спирали, коснулись его груди. – Теперь твои кости станут шестернями моих часов.

Боль началась с ключицы – хруст, как будто кто-то разламывал сахарную косточку. Плечо вывернулось, оголив бедренную кость, которая треснула, выпуская шестеренки. Рёбра вырвались наружу, превращаясь в стрелки, а позвоночник скручивался в пружину. Хироши закричал, но звук разбился о череп, став маятником. Его глаза вытекли, оставив в черепной коробке песчинки – последний секунды жизни.

Слепой массажист услышал тиканье. Его трость нащупала часы на пороге – циферблат из лобной кости, стрелки из волос Аяко. Когда он прикоснулся к ним, песок из глазниц Хироши просыпался ему в ладонь, и он *увидел*: Подземелье под магазином, где кицунэ с девятью хвостами вставляла шестеренку из ребра старика в свой позвоночник. Её смех стучал, как метроном: «Тик-так, тик-так, мне нужен следующий»

На полке «Фудзитори» появились часы. На этикетке кровью было выведено: «Костяные часы. Отмеряют время до встречи с тем, кому вы солгали. Стрелки указывают на ваши рёбра». В переулке Гиндзы ветер свистел в полых костях Хироши, играя ту самую колыбельную.

Дождь висел над Токио прозрачными нитями, словно небо ткало саван для тех, кто осмелится шептать свои желания в темноту. Юки стоял под крышей заброшенного киоска в Сибуя, его пальцы сжимали края пиджака, купленного в секонд-хенде – слишком широкого, слишком мужского. Капли стекали по его шее, словно пытаясь смыть с кожи следы чужого взгляда. В кармане жгло объявление, найденное и вырванное со стены метро: «Хочешь стать собой? Ищи Фудзитори там, где тень целует собственное отражение». Буквы оставляли на коже следы, как ожоги от сигарет.