Граница Сказки всегда оформляется таким образом, чтобы, с одной стороны, подготовить путешественника к волшебному приключению, а с другой – не дать ему понять раньше времени, что такая подготовка уже давно началась. В Русский сектор обычно ведёт пыльная дорога, убегающая в лес или в степь, – даже троллейбус, пущенный давным-давно в Китежград, сворачивает с асфальта на наезженную в траве колею, отчего каждой осенью возникает оказия, когда очередной рогач вязнет в грязи. Ещё один вход декорирован под обычную дырку в заборе – это почему-то особенно нравится иностранцам, в один голос называющим путь через неё русским экстримом.

Перевалочный пункт «Клыки вервольфа», куда я прибыл на следующее утро, оказался каменным зданием, выстроенным в готическом стиле – даже фокусировочные колонны оказались замаскированы под детали орнамента. Получилось, на мой взгляд, недурственно – я даже ощутил гордость за то, что в моём городе и в моей Сказке, пусть даже и в чужом секторе, есть такие красивые вещи. Здание было обширным – кроме пункта перевоплощения, в нём размещались бригады техников, реквизиторы, декораторы, группа быстрого реагирования и даже кто-то из волшебной администрации. Какое-то время я стоял, читая вывески на дверях и таким образом стараясь унять волнение, потом, наконец, взял себя в руки, положил пальцы на хромированную холодную ручку и потянул тяжёлую дверь на себя.

Сказка меняет людей – Аполлон Артамонович напоминает об этом так часто, что я иной раз просыпаюсь посреди ночи и подолгу пытаюсь понять, а не изменился ли я часом. Впрочем, до посещения фэнтези-сектора мне ни разу не доводилось видеть, как это происходит прямо на глазах – профессионально и с холодной расчётливостью. Без восьми минут семь в перевалочный пункт «Клыки Вервольфа» вошёл сотрудник Сказки, член Опергруппы, волшебник Максим Коробейников, а в семь одиннадцать из него вышел некто по имени Даффи Оулдсен, охотник из Лотра (направляется в сторону Вебезеккеля).

За эти девятнадцать минут изменилось всё. Я лишился регистрационной формы, в миг погашенной синей печатью, засвидетельствовавшей, что отныне всё, что я в ней понаписал, становится сущей правдой и будет впредь властвовать над моею судьбой. Я стал ниже ростом, но значительно шире в плечах. Мои глаза вдруг сделались карими, а волосы приняли не слишком далёкий от исходного, но всё же новый оттенок. Удобные в любую погоду кроссовки на толстой подошве с хлопком дверцы шкафчика отправились в небытие, оставив меня перед выбором: примерить кожаные сапоги, в которых я наверняка взмокну, или идти босиком, чтобы за несколько вёрст – простите, миль – гарантированно сбить в кровь ноги. На плечах моих оказалась потёртая куртка из толстой кожи, а дорожная сумка, которую я взял из дома, сменилась вместительным рюкзаком – довольно удобным, но несколько непривычным. Застегнув последнюю пуговицу, я взглянул на малознакомого человека по ту сторону зеркала, которого мне отныне предстояло играть, и, вздохнув, помахал рукой всему, что считал в нём своим. Чужая ладонь легла в незнакомый карман, в котором все вещи были уложены не так, как я привык, но разбираться с этим не было времени. Я поправил на плече лук, взвесил в руке непривычно короткий меч, нагнулся, чтобы не зацепиться за притолоку колчаном со стрелами, и сделал свой первый шаг в новый мир. Дверь за моей спиной тонко скрипнула – отступать было некуда.

Вебезеккель был чёртовой глушью, это делалось ясно с первого взгляда. Две кривые улицы, бывшие некогда просёлочными дорогами, три десятка низких деревянных домов, окружённых номинальным – в человеческий рост – частоколом, сто человек постоянного населения – вот вам и весь «город».