Сок потёк по парте, но Рудика это мало заботило. Главное, чтобы поровну.

– Ну чего ты расстраиваешься? Расскажешь маме, тётя Алиса добрая, наказывать тебя не станет. Да и не за что же! Придёт к Сычихе, заберёт самописку. Ну?

Марик всё-таки взял половинку яблока, с хрустом откусил, вытер сок с парты рукавом форменной курточки.

– Мама добрая. Только нету её, мамы.

– Как нету? – опешил Рудик.

– Уехала. В Москву. Насовсем.

И вот теперь Марику стало по-настоящему грустно.

***

Здание школы было двухэтажным, и учительская располагалась на втором этаже. Марик подтянулся на руках, ветка старого платана скрипнула, но даже не прогнулась. Марик легко закинул на неё ноги, ухватился руками за следующую.

– Может, не надо, а? Высоко же, Маэстро! Убьёшься.

Рудик стоял на стрёме, следил, чтобы на школьном дворе никто не появился. Собственно, появляться тут, кроме сторожа, было некому – в пять заканчивались все занятия, и школа пустела. Окна по случаю жары никто не закрывал: на первом этаже решётки, а на второй кто полезет? Никто, кроме отчаянного и очень упорного мальчишки.

– Лучше бы я полез, – причитал Рудик. – Я ловчее.

– Кто ловчее? – Марик аж притормозил и глянул вниз на друга. – С чего ты взял? Смотри! Але-оп!

И перемахнул на следующую ветку.

– А назад как? Вверх-то всегда легко, а ты попробуй спустись потом!

– Все как-то спускаются. Я ещё не видел ни одного мальчика, живущего на дереве.

К Марику уже вернулась привычная рассудительность. До последнего урока он раздумывал, как быть. Сказать дедушке, что его вызывают в школу – немыслимо. Бабушка тоже за самопиской не пойдёт, она точно расскажет деду. Оставался только один вариант, и он нравился Марику больше всего. Не надо никого просить, не надо выслушивать упрёки. Мужчина должен сам решать проблемы. Кажется, это тоже дедушкина фраза. Он же мужчина? Мужчина. Ну вот и решает.

Марик без труда забрался на подоконник – дерево росло очень близко к окну. На минуту засомневался, правильно ли поступает. Да, самописка его, но рыться в ящиках в учительской как-то нехорошо. К счастью, вечное перо лежало на столе, на стопке тетрадей второго «А». Марик не удержался, открыл верхнюю. Нет, ещё не проверили. Ну и ладно. Схватил перо, сунул в карман штанов, снова влез на подоконник. В голове звучала «Стаккато-прелюдия» Майкапара, которую он недавно начал играть, – она у него прочно ассоциировалась с разного рода проказами. Впрочем, к этой его проделке куда лучше подошёл бы «Полёт Валькирии» Вагнера. Но его, к сожалению, в школе не проходили, – у дедушки была пластинка. И когда Марик заикнулся, что хотел бы разучить это произведение, взрослые как-то странно на него посмотрели, в один голос начали убеждать, что ещё рано, техники не хватит, и вообще Вагнер писал не для фортепиано. Глупость какая-то. Техники не хватит! Техника дело наживное! Если всю жизнь детские песенки играть, то техника и не появится. Марика уже тошнило от всяких там «Пастушков» и «Горочек».

Он так погрузился в свои мысли, что не заметил отчаянно машущего ему Рудика. И спрыгнув с последней ветки, оказался в лапах дяди Коли. Школьного сторожа. Несчастный Рудик, не посмевший бросить товарища, с обречённым видом стоял рядом.

– Вот охальники, а! За журналом лазили?

Дядю Колю все дети любили: он всегда пускал опоздавших, без дела не ругался, а при случае с ним можно было и поболтать «за жизнь». Но сейчас он был настроен решительно.

– За пером, – Марик вытащил самописку из кармана. – Это моё. Сычиха отобрала.

– Ишь ты, Сычиха! Валентина Пална! – дядя Коля погрозил пальцем. – Ну и чего с вами делать? К директору вести?