Впрочем, хвастаться тут было особо нечем. В их классе каждый мог рассказать подобную историю. Толик вон на скрипке играл произведения для пятого класса. А у Рудика получался даже «Венгерский танец» Брамса, который Марика просто завораживал звучанием, но Марик пока не мог сыграть его так, чтобы самому понравилось.

Однако музыкальное сочинение у ребят, похоже, шло туго. Марик видел, что далеко не все узнали сказку Прокофьева, и теперь сидели с озадаченными лицами. Кто-то грыз кончик пера, кто-то ковырял ногтем царапину в парте, кто-то пытался заглянуть в тетрадку соседа. Не хватало фантазии, а может, литературных талантов. Сычиха раздражённо ходила между рядами и призывала внимательно слушать произведение и думать. О чём тут думать? Как можно догадаться, что хотел сказать автор? Марик толкнул Рудика локтем, привлекая внимание, и слегка подвинул к нему свою тетрадь.

– «Петя и Волк», – шепнул он другу на ухо.

Но Рудик сказку Прокофьева не знал, содержание её на конверте пластинки не читал. И всё равно не мог ничего сообразить. Марик придвинул свою тетрадь ещё ближе, мол, списывай. И в ту же минуту услышал громкий окрик Сычихи.

– Агдавлетов! Да что же такое! Ведёшь себя сегодня безобразно! Разговариваешь, вертишься. Ты бы лучше своей тетрадью был занят.

– Я уже всё написал, – отчеканил Марик.

Ему не нравилось, когда на него кричат. Дома на Марика не кричал никто и никогда. Мама иногда повышала голос, но не лично на него, а вообще. Но её «концерты», как выражалась бабушка, Марик давно воспринимал с некоей долей снисхождения. Дедушка и бабушка не кричали никогда.

– Неужели? Дети, посмотрите, у нас появился новый Пушкин. А может быть, Юлий Цезарь? За пятнадцать минут он успел и послушать произведение, и понять его, и сочинение написать. Во втором классе! Может быть, тебя перевести из музыкальной школы в литературную?

– Нет, я хочу быть музыкантом, – снова отчеканил Марик, протягивая тетрадь, чтобы продемонстрировать – он действительно уже всё написал.

Сычиха взяла тетрадь, поднесла к глазам. Кажется, она была неприятно удивлена.

– А почему у тебя такой странный почерк? Чем ты пишешь? – она перевела взгляд на парту. – Это что? Вечное перо? Кто тебе разрешил принести его в школу?

– Мне его дедушка подарил.

– Это не ответ. Что за манера быть лучше других, Агдавлетов? Мы очень рады, что у твоего дедушки есть возможность делать такие дорогие подарки школьнику. Но ты не подумал, что хвастаться перед товарищами нехорошо?

– Я не…

– Не смей меня перебивать! Ты школьник, октябрёнок. Точно такой же, как твои товарищи. Изволь соблюдать правила. «Петя и Волк», надо же! Подсмотрел, из какого конверта я доставала пластинку?

– Нет, я знал…

– Ты всё знаешь, Агдавлетов. Садись, достаточно. А это, – Сычиха взяла с его парты самописку, – я забираю. Отдам твоим родителям.

До конца урока Марик сидел молча, демонстративно сложив руки на парте, как школьник из букваря. Даже спину выпрямил. Не чтобы задобрить Сычиху, нет. Просто не хотелось становиться поводом для очередных придирок.

После звонка Сычиха собрала тетради и ушла в учительскую. Вечное перо она унесла с собой. Марик проводил её мрачным взглядом, Рудик тяжко вздохнул, полез в портфель, зашуршал чем-то. Извлёк завёрнутые в пергамент пирожок и яблоко, пирожок разломил пополам, протянул половину Марику.

– Лопай, Маэстро. С повидлом. Знал бы, что ты сегодня придёшь, взял бы два.

– Не хочу.

Марик сидел, насупившись: чёрные брови сошлись на переносице, чёрные глаза сверкали. Руки он сложил на груди, всем видом выражая негодование.

– Так ты на дедушку Азада похож, аж страшно, – заметил Рудик и принялся методично распиливать яблоко с помощью линейки.