Оказавшись дома, перепуганные жители деревни делали все, что могли, чтобы спасти свое добро. Некоторые прятали ценности в домашних винных погребах (это было одно из лучших мест для надежного тайника). Другие, пробежав по дому и собрав одежду с богатой вышивкой, ценные кувшины, дорогие карманные часы, приобретенные в Будапеште в качестве сувениров, относили все это в подвал. Чтобы замаскировать вход в него, они обрывали с заборов виноградные лозы и тщетно пытались использовать их в качестве камуфляжа. И они прятали свои деньги везде, где только их можно было утаить.

Румынские войска не могли расположиться в усадьбах на окраине Надьрева, поскольку Венгерская Красная армия разрушила все эти усадьбы. Таким образом, румынам оставалось только разместить свой личный состав в деревне. Солдатам предстояло спать в хлевах, а офицеры, перед которыми стояла задача обеспечить румынскую власть в деревне, должны были остановиться в самых достойных для этой цели домах Надьрева.

Когда румынская кавалерия вплотную приблизилась к Надьреву, сельский совет понял, что вряд ли может как следует подготовиться к предстоящей оккупации. Единственное, что было в его силах, – это защитить наиболее уязвимых из числа деревенских жителей от жестокого обращения, которому, как он опасался, могли подвергнуться эти люди со стороны безжалостных румынских солдат. Исходя из этого предположения, сельсовет понимал, что самым беспомощным в деревне являлся Шандор-младший.

Ближе к вечеру Марица вздрогнула от резкого стука в калитку ее с Михаем дома. За этим последовала барабанная дробь глашатая. Они с Михаем в это время лихорадочно готовились к появлению румынских офицеров, прекрасно понимая, что те неизбежно разместятся в их доме.

– Ма-а-ри-и-ца-а Шенди! Выйдите, пожа-а-луйста! – прокричал глашатай.

Глашатай редко приходил конкретно к кому-либо в деревне. Принятые правила требовали, чтобы он только сопровождал жандармов (представителей закона, которым было поручено обеспечивать общественную безопасность в сельских районах[15]), когда те приходили произвести арест. Однако в Надьреве уже давно никто не видел жандармов. В деревне не было никаких полицейских структур вот уже более пятидесяти лет. Поэтому, если глашатай и появлялся перед чьим-либо домом, это означало, что он скорее всего сопровождал члена сельского совета, которому было необходимо обсудить с местным жителем то или иное дело.

Марица метнулась к калитке и распахнула ее. На улице стоял глашатай, положив руки на свой барабан. Позади него в окружении небольшой группы членов сельсовета вырисовывалась фигура Шандора-младшего, который выглядел потрепанным, как сорняк, гонимый по полю ветром.

За те месяцы, которые прошли с момента возвращения Шандора-младшего из Будапешта после его провала в карьере служащего Управления городского транспорта, Марица еще больше разочаровалась в своем сыне. Вернувшись в Надьрев, он вновь стал вести прежний образ жизни, который так раздражал Марицу. Как и раньше, он коротал свои дни, играя в корчме в карты. Как и раньше, во второй половине дня он, прихрамывая, спускался к набережной, где курил сигареты и наблюдал за немногочисленными лодками, которые вначале появлялись на реке, а затем исчезали за ее крутым поворотом. Как и раньше, по вечерам он возвращался в корчму и продолжал там играть в карты. Каждый день происходило одно и то же. Марица жаловалась всем о том несчастье, которое наслал на нее Бог, проклянув ее. Однако выслушать ее причитания была готова обычно лишь повитуха. С тех пор, как Шандор-младший вернулся, Марица каждый день приходила к тетушке Жужи и с крайне печальным выражением лица сидела за ее кухонным столом, допытываясь, что же ей следует делать. Ответ тетушки Жужи всегда был одним и тем же: «Почему ты продолжаешь возиться с этим больным мальчиком?»