– Сэм, – сказал Оливер, не отрывая телескопа от глаза, – у меня к тебе просьба.

– Какая?

– Прошу тебя повторить Люси и Тони все, что ты сказал мне.

Паттерсон, казалось, дремал. Он лежал в кресле с прикрытыми глазами, уткнув подбородок в грудь и вытянув ноги.

– И Тони тоже? – пробормотал он.

– Обязательно, – сказал Оливер.

– Ты уверен, что это необходимо?

Оливер опустил телескоп и решительно кивнул:

– Абсолютно. Он нам полностью доверяет… пока.

– Сколько ему сейчас лет? – спросил Паттерсон.

– Тринадцать.

– Поразительно.

– Что именно?

Паттерсон снова усмехнулся:

– В наше-то время. Тринадцатилетний мальчик, верящий своим родителям.

– Ну, Сэм, – сказал Оливер, – теперь ты изменяешь себе ради эффектной фразы.

– Возможно, – охотно согласился Паттерсон.

Он потягивал напиток, глядя на лодку, плывущую вдали от берега среди солнечных бликов.

– Люди всегда просят докторов сказать им правду, – произнес он. – А когда они выслушивают ее… слишком многие жалеют о своей просьбе, Оливер.

– Скажи мне, Сэм, – обратился Оливер к другу, – ты всегда говоришь правду, когда тебя просят?

– Редко. Я придерживаюсь другого принципа.

– Какого?

– Принципа щадящей целительной лжи, – пояснил Паттерсон.

– Я не верю в существование целительной лжи, – возразил Оливер.

– Ты же северянин, – сказал, улыбнувшись, Паттерсон. – Не забывай, я родом из Виргинии.

– Ты не более виргинец, чем я.

– Положим, – сказал Паттерсон, – мой отец родом из Виргинии. Это накладывает отпечаток.

– Где бы ни родился твой отец, – сказал Оливер, – иногда ты должен говорить правду, Сэм.

– Согласен.

– В каких случаях?

– Когда, по моему мнению, люди в состоянии ее вынести, – шутливо произнес Паттерсон.

– Тони может вынести правду, – сказал Оливер, – у него хватит мужества.

Паттерсон кивнул.

– Да, это верно. Ему ведь уже тринадцать.

Он немного отпил из бокала и поднял его, разглядывая на свет.

– А как насчет Люси? – спросил он.

– О ней не беспокойся, – уверенно сказал Оливер.

– Она того же мнения, что и ты? – поинтересовался Паттерсон.

– Нет.

Оливер сделал нетерпеливый жест.

– Ее бы воля, парень дожил бы до тридцати лет, считая, что детей находят в капусте, что люди никогда не умирают, а конституция гарантирует Энтони Крауну пожизненное всеобщее обожание.

Паттерсон усмехнулся.

– Ты вот улыбаешься, – сказал Оливер. – Пока у человека не родится сын, он полагает, что должен только выкормить его и дать образование. А потом оказывается, что надо ежечасно сражаться за его бессмертную душу.

– Тебе бы завести еще нескольких. Тогда бы дискуссия шла более мирно.

– Что ж, других детей у нас нет, – спокойно сказал Оливер. – Ты поговоришь с Тони или нет?

– Почему бы тебе самому не побеседовать с ним?

– Я хочу, чтобы это прозвучало официально, – ответил Оливер. – Чтобы он услышал из авторитетных уст приговор, не смягченный любовью.

– Не смягченный любовью, – тихо повторил Паттерсон, думая: «Странный человек Оливер. Я не знаю никого, кто бы так выразился – не смягченный любовью. Приговор из авторитетных уст: “Мой мальчик, не надейся дожить до глубокой старости”». – Хорошо, Оливер. Под твою ответственность.

– Под мою ответственность, – сказал Оливер.

– Мистер Краун?

Оливер повернул голову. К лужайке со стороны дома подошел молодой человек.

– Да, – сказал Оливер.

Юноша остановился перед мужчинами.

– Я – Джеф Баннер, – представился он. – Меня направил к вам мистер Майлз.

– Зачем? – Оливер с удивлением посмотрел на юношу.

– Он сказал, что вы ищете компаньона для вашего сына на оставшуюся часть лета, – сказал Баннер. – По его словам, вы сегодня уезжаете, поэтому я поспешил к вам.