Параллельный мир… «Огни большого города»…

…Крыша из ондулина уже накрыла деревянный каркас будущего сруба фермеров Ивановых. Ребятам-плотникам там, на верхотуре, хорошо видны просторы на другом берегу Чугунихи, дальние заросли молодого сосняка, поднявшегося на месте давнего лесного пала, мелколесье просеки мёртвой узкоколейки, луга с пасущимся там при Палыче под перезвон колокольцев-болтунов небольшим стадом, и, наконец, извивающийся змеёй пыльный просёлок. А на просёлке джип «Сузуки» с принайтованным на крыше редким для наших краёв механизмом под названием «тандем»..

Это приехали в гости к писателю Владу Михайлику его жена Наина и дочь Люся-Люда-Люка (Людмила), питерские законодательницы современной моды из русско-французской фирмы «KAFTAN» – портниха и рисовальщица-модельерша. Обе дамы разительно отличались друг от друга прежде всего причёсками: мать – круглолицая, со стрижкой каре и крашенная в тёмную шатенку, дочь – узкий череп «в отца» и тяжёлая русая коса по пояс с вплетённой золотой ленточкой.

Если взглянуть на убелённое сединой долгое лицо Владислава Евгеньевича, то особой радости оно не выражало. В его творческую атмосферу деревенского одиночества, фантазий «делириума» и иллюзий «чушизма» ни села ни пала вторглась дешевая бабская суетливая современность.

Гостьи подъехали к отцовской обители, извлекли на свет несметное количество сумок, картонок, пакетов, рулоны тканей – бязи, полотна, сатина, кряхтя, достали из глубины багажника швейную машинку «Зингер», сняли с крыши джипа тяжеленный тандем и прокричали:

– Папочка… Жарко… Едем купаться!!!

Писатель, увидев тяжеленный «Зингер» и запасы белых тканей, помрачнел окончательно.

– Надолго? – спросил он.

– До осени, – ответила Люка. – Мама будет шить халаты для балета «Карантин».

– «Карантин» по-итальянски это «сорок дней»…

– Похоже на то… – рассмеялась дочь. – Папочка, ты, как принято говорить, не в духе…

– Да нет, наверное… – уклонился от ответа отец.

– «Да-нет-наверное» непереводимо ни на итальянский, ни на английский, ни на французский! – заметила Люка. – А по-польски?

…Мужская палата на тридцать коек в больнице близ трёх столичных вокзалов почти заполнена. Больные мужики в застиранных серых пижамах, с самыми разными диагнозами, снятые кто с поездов, кто с вокзальных скамеек, а кто и, как фермер Константин Иванов, из полицейских участков, коротают время кто чем: играют в шахматы или шашки, читают книги или газеты, изучают содержимое своих (у кого есть) гаджетов – где про политику, где похабщина, тайком курят под одеялом, спят, наконец.

– Я скоромное не ем, – говорит один.

– Отдашь мне, – отвечает сосед. – А чего не ешь-то?

– Отвык.

– Вот и правильно.

Дверь палаты открывается, и на пороге стоит медсестра – маленькая, пухлая и писклявая, с бумажками в руках. Почти девочка.

– Иванов!!! – пищит она. – На выписку!

– Я!!! – тотчас вскакивает с койки коротышка в очках с ярко-рыжей шевелюрой до плеч. – Я Иванов!..

– На выписку!.. За мной!

Вот они задерживаются возле сестринского поста на этаже, и счастливый Иванов получает какие-то бумажки…

Вот они входят в царство кастелянши, и рыжий кучерявый коротышка, снимая больничную пижаму, получает цивильную одежду – потрёпанные синие джинсы, видавшие виды свитер с оленями и серую куртку с накладными карманами.

А мужская палата даже не заметила потери пациента. Читают, спорят, курят под одеялом, играют и спят.

– Меня врачи снять успели, хоть поезд и стоял одну минуту.

– А багаж?

– А багаж не успели…

– Жаль.

– Да у меня его и не было.

– Это хорошо!

Дверь палаты с шумом открывается, и на пороге появляется ещё одна медсестра – высокая атлетического вида брюнетка.