Из воспоминаний Людмилы Георгиевны:

«Какое оно было, мое детство? Беззаботное? Вряд ли… Интересное и увлеченное? Конечно… Веселое? Вполне… Счастливое? Да…

Наверно всякое детство счастливое, и моё тоже. Да, оно было суровым, война как-никак, было оно и холодным, и голодным, и тревожным, а всё равно счастливым. Детское сознание ещё не воспринимает в полной мере все превратности судьбы, все беды, выпадающие на долю человека, а если родители рядом, то и ребенок счастлив. Мои родители были всегда рядом со мной. Они заботились обо мне, кормили меня, одевали и воспитывали, я ни разу не была ими забыта и оттого была по-настоящему счастливым ребёнком. Они просто меня любили, любили так, как могли, любили настолько, насколько позволяли их чувства и силы. В моем же представлении любили они меня сильно, и я была и росла желанным и во всех отношениях любимым ребенком. Случалось, что и наказывали, и ругали, особенно мама, но никогда не оставались безучастными к моим просьбам и всегда были готовы помочь. Мама, правда, бывала чересчур строга ко мне, но это проявлялось больше в старших классах школы, в годы студенческой юности. Мне это не очень нравилось, и потому я стремилась быстрее обрести самостоятельность.

Что касается отрочества, то здесь я была послушной девочкой, стеснительной и стыдливой. Я не убегала без спросу на улицу, не стремилась постоянно быть во дворе, хоть и любила гулять, не пряталась по квартирам у подруг, и всё потому, что у меня был свой самый настоящий и любимый дом, были мама и папа, и я хотела быть как можно больше с ними рядом. Эта любовь осталась со мной на всю жизнь. С этой любовью я растила своего сына. Эта любовь дала мне возможность сохранить, несмотря ни на какие трудности, семью, сохранить верность узам брака. Мне было необходимо, чтобы мой ребенок рос и воспитывался в полной, полноценной семье, а споры или ссоры есть везде, такова жизнь, но и они не могут быть поводом для развода, таково мое убеждение.

Что делала в детстве? Играла в куклы, но больше читала с мамой книжки, рисовать не любила, но вышивала, шила и мастерила с отцом мебель, чинила обувь. Он меня всегда брал в подмастерья. Но при всяком удобном случае мчалась на улицу сшибать коленки, получать ссадины и синяки и в завершении воспитательную нотацию мамы по поводу моего «шлёндания где попало». А я не шлёндала и, тем более не где попало, а во дворе, с подругами играла в «классики», вышибалы, прятки, скакала с прыгалкой. Ещё я ловко лазала по деревьям с мальчишками, и они, надо отметить, это очень ценили… Я была авторитетна у местной шантрапы и могла своим словом защитить любую нашу плющихинскую девчонку. Предшкольная пора была военной, а потому страх, ночная тревога и бомбёжки были постоянными её попутчиками. В основном мы ходили в бомбоубежище на Смоленку, хотя было имелось таковое и в Сушкином доме, правда, маленькое, а потому быстро забивалось людьми.

И всё-таки настоящее ощущение детства со всей его радостью ко мне пришло именно со школой. Может, подросла, поумнела, посмелее стала, да и война кончилась. В Москве оно сразу и сильно почувствовалось, это незабываемое состояние мирной жизни. В школу я пошла сразу после окончания войны. Получилось так, что я начинала жить по-новому вместе со всей страной, которая спешила поскорее избавиться от серо-коричневого покрова войны, ощутить радость и счастье мирного существования. Кругом гудели и шумели стройки! Это передалось и мне, я тоже была в приподнятом состоянии духа. Я росла самым настоящим советским ребёнком – прямодушным, верным, целеустремлённым, и такими были все дети войны. Даже беспризорники, которых было много и с которыми, втихаря от мамы я водила дружбу, были такими. Хулиганили? Да. Дрались? Да, но Родину любили абсолютно все и мечтали жить, учиться и работать на благо страны.