По весне мы с мальчишками по ручьям пускали и гнали щепки-лодочки. Шлёпали по лужам, измеряя их глубину, часто проваливались и, зачерпнув в сапоги холодную весеннюю воду, так и бегали с мокрыми ногами весь день. Учились у ребят свистеть с двух пальцев и плевать сквозь зубы. По вечерам сидели на лавочке у дома вместе с бабками и лузгали семечки, старательно засовывая языком шелуху под верхнюю губу или растили из нее «бороду».

Иногда мы залезали на крышу какого-нибудь старого сарая или на горбыльный забор в школьном дворе, сидели, шутили и, конечно же, мечтали. А мечтали мы о многом, но главное, нам хотелось поскорей вырасти и жить, строя новую радостную советскую жизнь: осваивать земли, лечить людей, учить детей, сеять хлеб и работать на заводах. А дальше мы шли всей гурьбой болтаться по переулкам в поисках приключений. Когда нам был кто-то нужен, то мы дружной ватагой заходили к нему домой, и его родители нам это разрешали. Двери в основном не закрывались, и мы, бывало, просто заходили, толкнув дверь плечом. Просто так, без спросу! Сами!

Мы придумывали игры с верёвками, палками, гвоздями, а ещё тырили дикие яблоки в заброшенных садах, таких было в то время немало в Москве. А вообще-то, мы играли во всё, что попадало под руку, делали «секретики», зарывая что-нибудь в землю, накрывая при этом «что-нибудь» бутылочным стёклышком. До обиды «резались» в карты, лото, домино и фантики от конфет.

А ещё мы играли в ножички! Не буду скромничать: я была многократным чемпионом двора по этим самым ножичкам. Кидала и втыкала лучше всех. Умела и «росписью», и с колена, и через плечо, и с носа, – папа всему научил.

Часто, как все тогдашние дети мы играли в «войнушку». Быть «фрицем» считалось позорным, а потому никто не хотел. Споры о том, кто будет «немцем», иногда заканчивались потасовкой. Рассорившись вдрызг, мы прибегали к считалке: кому выйдет, тому и быть из нас врагом. Ну, здесь уж не поспоришь, коль выпало, да и играть всем хотелось. А дальше раздавалось оружие – ветки или палки, похожие на винтовки (их делали ребята постарше), и вот тогда всё и начиналось. Сломя голову мы носились по дворам, по нашему любимому Ростовскому косогору, ползали под лопухами и вовсю палили из этих самых палок, крича: «Бух, бух, бабах! Ты убит!»

Случалось, что у кого-то из наших кончались патроны и его брали в плен. До сих пор не могу понять, как ребята постарше определяли того, у кого нет патронов. Ну, да ладно…

Бывало, что к нам подходили взрослые, делали замечания, ругали, когда кто-то ползал на пузе по лужам, но разве бойца Красной армии этим запугаешь? Остановить нас могли только наши родители, но и тут мы внимательно следили, чтобы их не было на поле боя. И если чья-то мама шла мимо из магазина, то мы моментально «смывались» куда-нибудь за сарай или ныряли в лопухи.

Взрослые были разными, попадались среди них и такие, кто, подойдя, отнимал палки, ломал их и говорил, чтобы мы никогда больше не играли в такие игры, не играли в войну, что это очень и очень плохо. Мы слушали, конечно же, соглашались… и всё равно делали по-своему.

Ребята бились аж до ссор, а у нас, девочек, цели были несколько иные, и дойти до Берлина мы особо и не стремились. В основном, мы хотели понравиться и влюбить в себя мальчишек, стараясь совершать какие-то особые подвиги, будь то прыжок с дерева или с крыши какого-нибудь сарая. Ребята это ценили и симпатизировали нам, а мы стыдились и шептались, поглядывая в их сторону. Часто мы были санитарками, и когда какой-нибудь герой падал от взрыва «гранаты» (что-то вроде бумажного куля с песком, брошенного в него врагом), то «наступал праздник и на нашей улице». Бинтовали мы его всем подразделением, всеми тряпками сразу и мазали их красной тушью. Он стонал, а мы… влюблялись в него и хотели всячески помочь бойцу пережить мучения от ран. Были такие мальчишки, которые до вечера бинты не снимали. Им казалось, что они герои, а мы с девчонками в этом их не разубеждали, да и сами в это верили. Всё по-серьёзному – вот такие дела..