– Это был снайпер, сука, – сказал заряжающий, выглянув из-за щита.

– Командир, он на крыше затаился, под самой трубой. Вон каска его торчит, – высказался четвертый номер, отличавшийся острым зрением.

– По живой цели на крыше противоположного здания, ориентир – труба, – громко скомандовал первый номер, ставший командиром орудия. – Осколочно-фугасным с уменьшенным зарядом… Угломер – сорок пять, прицел – пятнадцать. Взрыватель – осколочный.

Четвертый номер приготовил взрыватель к осколочному действию – быстро свинтил колпачок, закрывавший мембрану.

– Навести ствол под самое основание трубы… Один заряд!

Переломив ход скоротечного сражения, к переулку подошло второе отделение штурмующих. Немцы нехотя отступали, на шаг, другой, сдавали обжитые позиции. Снайперы, засевшие на крышах, вели эффективную стрельбу, выводя из боя то одного, то другого бойца. Из подвала дома, стоявшего на перекрестке, полыхнуло белое пламя, а за ним поползло густое черное облако, тяжело стелющееся по земле. Копоть укладывалась на стены домов, липла на лица бойцов, смешавшись с дымом орудий, образовывала непроглядную серую завесу.

– Готово!

– Огонь!!

Прозвучал выстрел. Снаряд, взорвавшись на крыше, на мелкие осколки расколотил черепицу, разлетевшуюся по дворам, переулкам, улицам. Разбил кирпичную трубу и, словно поломанную куклу, взрывной волной швырнул на землю затаившегося снайпера.

– Осколочно-фугасный снаряд с ударным взрывателем, – скомандовал новый командир орудия, заприметив на втором этаже фаустпатронника. Затаившись, тот чего-то выжидал. – Отражатель – ноль! Угломер – двадцать девять.

С северо-восточной стороны города стрельба усиливалась: тяжелые орудия колотили по Цитадели. Крепость сдаваться не желала. Оставалось только удивляться твердости ее крепостных стен. Достаточно шести артиллерийских снарядов, чтобы разрушить целое здание, а по фортам Цитадели долбили каждый день по нескольку часов кряду, а она продолжала возвышаться вопреки всем военным, механическим и физическим законам, и горделиво посматривала непробиваемыми башнями на город, лежавший в руинах.

– Огонь!! – стиснув зубы, приказал двадцатилетний командир орудия.

Снаряд, пролетев две секунды, пробил стену под самым окном и разорвался где-то внутри помещения, выбив оставшиеся окна. Внутри ярко полыхнуло пламя, его длинные ярко-красные языки, словно изголодавшись, стали жадно лизать побитые осколками стены. Не насытившись, пламя добиралось до деревянных перекрытий и уползало в глубину здания за новой поживой.

К немцам подоспело подкрепление из Цитадели, состоявшее из кадровых частей, что стало понятно с первых минут боя. Враг воевал грамотно, по всем законам военной науки. Старался внести сумятицу – появлялся невесть откуда и так же внезапно исчезал; хотел раздробить штурмующую группировку, чтобы уничтожить ее по частям.

В какой-то момент Бурмистров ощутил, что натиск усиливается, что его обстреливают не только с фронта, но и с флангов, палили даже с тыла.

Полковые орудия, установленные с флангов, не прекращали огня, не давали возможности немцам приблизиться. Одна беда – были перебиты гусеницы тягача, и снаряды приходилось волочить на себе, что значительно уменьшало мобильность, сокращало возможность для маневра.

Зажатый в самом центре улицы, майор Бурмистров не мог развернуться ни направо, где немцы успели соорудить нагромождения из поломанной техники, ни налево, где из соседнего переулка шел плотный зенитный огонь, разрывавший на куски все живое, – зрелище было сильное, очень страшное, имевшее мощнейший психологический эффект. А самое скверное – позиция у зенитки была подобрана столь умело (в узком переулке между двумя зданиями), что ее невозможно было достать никакой артиллерией. Продвигаться дальше стало невозможно. Зенитку следовало уничтожить. За штурмовыми батальонами пойдет пехота – закреплять отвоеванные территории, вот она и попадет под ее губительный огонь.