Увольнительной записки у меня, как назло, не было – мой старший офицер заболел, и я не смог оформить документ в комендатуре роты обслуживания. Проблема была в том, что старшим в комендатуре был пр апорщик по фамилии Коваленко, который меня сильно недолюбливал. Очевидно, его раздражало, что я учусь в университете, пока он считает грязные солдатские портянки перед сдачей их в прачечную. Но на вкус и цвет товарищей нет!

Поскольку увольнительной записки у меня не было, пришлось что было мочи рвануть прочь от «черного патруля» вдоль улицы Ленина. Э. Крузе не зря заставлял меня бегать на тренировках по полтора километра с ускорением. Курсанты быстро отстали и я, воспользовавшись этим, заскочил незаметно в подъезд Центральной городской библиотеки им. М. Горького, в которую был записан. Это та, что находится напротив храма Св. благ. князя Александра Невского – моего небесного покровителя. Сейчас у этой библиотеки, в порядке наказания за какие-то прегрешения, отняли имя Максима Алексеевича Горького и сделали безымянной. Русскими книгами эту библиотеку сейчас тоже больше не комплектуют.

Скрывшись от патруля и отдышавшись в подъезде библиотеки, я поднялся на второй этаж в читальный зал, взял нужные мне учебники и просидел спокойно часа три – готовился к следующему зачету, кажется, по истории КПСС. Дежурство патруля к этому времени закончилось, и он ушел в комендатуру, что находилась в Цитадели рядом с оскверненным Петропавловским храмом. Старший «черного патруля» даже в страшном сне не мог предположить, что «летун» (так в армии звали тех, кто носил голубые погоны и петлички авиаторов с крылышками и пропеллером на них), умудрился скрыться от него в библиотеке. В тот раз все кончилось благополучно, а мог бы запросто попасть на десять суток на гарнизонную гауптвахту за самовольную отлучку со службы.

Вообще ангел-хранитель очень часто оберегал меня от всякого рода неприятностей, связанных с моим разгильдяйством, – видимо, молитвами бабушки Марии Ивановны.

Рижанки встречают нацистов цветами, июнь 1941 г

Мне приходилось копить увольнения для посещения установочных лекций и сдачи экзаменов во время сессий. Ходил на занятия и экзамены в центральное здание университета в парадной военной форме, чем приводил в восторг сокурсниц и сильно раздражал преподавателей.

Тогда я не понимал причин плохо скрываемого раздражения моим внешним видом некоторых университетских преподавателей преклонного возраста. Вроде бы и брюки хорошо выглажены, и ботинки начищены, и яркий значок «Отличник боевой и политической подготовки» на груди сияет. Даже фуражку я в университете уважительно снимал и ходил по коридорам и аудиториям, держа ее в руках. Была в этой недоброжелательности университетских преподавателей какая-то тайна. Как оказалось позже, это была тайна беззакония.

Уже в наше время случайно наткнулся на опубликованную в интернете докладную записку, составленную высокопоставленным сотрудником латвийского КГБ, курировавшим высшие учебные заведения республики после войны. Оказалось, что пара сотен преподавателей латвийской высшей школы добровольно сотрудничала с немцами в период оккупации. С руководящих постов и от преподавания на общественных кафедрах их после войны коммунисты отстранили, а вот преподавать на всех других кафедрах оставили.

Хотя со дня разгрома фашистской Германии прошло на момент моего поступления в университет уже четверть века, думаю, что бывшим коллаборационистам было не очень приятно видеть молодого сержанта Советской армии, радостно разгуливавшего в парадной форме по коридорам и аудиториям, в которых они с любовью развешивали портреты вождей Третьего рейха. Хотя развешиванием портретов дело не могло ограничиваться. Немцы уничтожили в годы войны несколько тысяч студентов, профессоров, выпускников латвийских вузов – в основном латышей. Они планировали ассимилировать латышский этнос и поэтому тотально уничтожали его интеллигенцию, поддерживаюшую национальное самосознание. Те, кто остался при немцах преподавать в высшей школе, должны были что-то отдать взамен сохранения жизни и известного уровня материального потребления.