Волнуясь и взвешивая создавшуюся ночную обстановку, спешила к повороту: оттуда совсем близко к общежитию. Еще немного пройти и…
Катя замерла: она явно слышала, что юноша вернулся и поспешно догоняет ее. Торопливые его шаги отчетливо отдавались в ночной тишине переулка и нагоняли на нее страх. Она ускорила бег – и тут же ускорились шаги за ее спиной. Вот-вот ее схватят чужие руки! Катя похолодела и лишь поравнялась со столбом, на котором тускло горела лампочка, как из-за куста сирени вышел второй юноша и преградил ей дорогу.
– Давай, шалавая, деньги! – грозно потребовал и вырвал из ее рук портфель. – И не пикни, не то… – Он показал нож: – Вот, что будет…
– Вы что? – испуганно произнесла Катя. – Нет у меня денег. Я учащаяся.
– Не учащаяся, а буфетчица. Мешок с деньгами, – шипел рядом второй, догнавший ее. – Открывай!
Сверкнувший под лампочкой нож привел Катю в ужас. Кричать? Ее крик могут прервать тут же.
Портфель был вскрыт – и на тротуар вывалились тетради, тапочки и новое, сшитое за три долгих вечера ситцевое платье. Руки хулигана шарили в глубине портфеля.
– Во-о-о, с-сука. Говорила, что денег нет, – пьяно прохрипел один из налетчиков, вытащив из бокового кармашка три рубля. – Еще давай, пигалица! – и полез к ее груди. – Фу, тут не за что взяться… Свистулька! Доходяга! Пошли…
Оцепенев от негодования и страха, Катя не могла сделать ни одного движения. Лишь потом, когда стихли шаги наглецов в конце переулка, наклонилась и собрала разбросанные вещи. На плечо повесила платье.
В таком виде зашла в подъезд общежития, поднялась на третий этаж и постучала в дверь своей комнаты.
Ей открыла Зина и ахнула: – Что с тобой, Катенька? На тебе лица нет… И что за маскарад?
– Сейчас на меня напали подонки, – бросив платье на стул, ответила Катя. – Подумали, что я буфетчица и несу в портфеле кучу денег. Ножом угрожали.
С кровати вскочила Наташа.
– Вот негодяи! Вот подлецы! В милицию надо заявить. – В ночной сорочке она суетилась возле подруги. – Нашли кого грабить! Руки бы обрубить… Я тебе чайку согрею.
– Не надо. Устала я. Отдыхать буду.
– Уже второй час ночи.
– Знаю.
– Завтра зачет.
– И это знаю, – устало ответила Катя. – Я шила платье и готовилась к нему. Все прокручивала в голове. Да и по дороге… Эх, жизнь! – вздохнула со всхлипом. – Последнюю трешку забрали. Опять занимать надо.
Через несколько минут она уже лежала в постели. В окно светила яркая крутобокая луна. Ее лучи падали на вешалку, и Катя видела два новых платья подружек и свое, короткое и изрядно поношенное.
«Когда же я буду носить красивую одежду? – думала и чувствовала в душе жалость к себе. – И в детстве не носила, и сейчас нет возможности что-нибудь купить. Была бы мама, как у других. Нет ее и некому нести свои обиды, некому бинтовать раны и перебитые крылья…»
Долго не спала Катя. И перед тем, как уснуть, вспомнила отца. Говорила вчера Зина, что видела его несколько дней назад вечером напротив общежития: он стоял в тени дерева и смотрел на окна, за которыми жила она, Катя Мезенцева.
Глава 8
Серые густые сумерки, перемешанные с разлапистыми мокрыми снежинками, слегка разбавлялись светом фонарей, мерцающих над головами прохожих, и подсвечивались витринами магазинов. Несмотря на порывы ветра, снег казался тихим и робким и таял на губах, ресницах, воротниках; таял, едва касаясь земли, и хлюпал из-под ботинок и сапожек мутной жижей. И только под фонарям хороводили снежинки, словно белые бабочки, слетевшиеся на свет и ночное крошечное тепло.
Улицы города в этот ноябрьский вечер заполняли только те, кто, подолгу засиживаясь на работе, давал отдых нервам, не имея сил на спешку, да молодой люд, кому такая погода не в счет.