В том же ялтинском доме Ярика под ванной, в специальном зажиме, спрятан отличный итальянский пистолет «Беретта» – вещь, которую он приобрёл по случаю у одного знакомого.

– Знать, что у тебя есть пистолет, приятно, – говорит Ярик, – пусть он лежит себе за шесть тысяч километров южнее, он даже на таком расстоянии греет мне душу.

Ярик – странный человек. В правом кармане его куртки всегда лежит маленькое шило с куском резины на острие.

Когда я спросил его, зачем, он ответил так:

– Шило – одно из самых полезных штук в мире. Стоит копейки – столько же, сколько пачка овсянки – но польза!.. Пару раз эта фиговина здорово меня выручала. И вообще, я таскаю его с детства – привык. Когда его нет, я чувствую себя голым…

– Я думала о тебе.

Она опять появилась незаметно. Пока я невидяще пялился в мигающий экран, размышляя о своём, она села на одно из кресел справа от меня. Очень белый халат. Очень чёрные волосы. Алёна. Медсестра-стюардесса, устроившая мне незабываемый рейс «1—й этаж – вершина мира».

– У тебя талант подкрадываться незаметно.

– Вот примерно об этом и я хотела с тобой поговорить.

Я смотрю на неё с… c интересом?

– О чём?

– О том, как ты всех дурачишь.

– Я?

– Ты говоришь, что абсолютно ничего не помнишь, а сам щебечешь, как ведущий новостей на радио.

– Алёна…

– Я имею в виду… да вот хотя бы слово «талант». Ты его только что произнёс. Ты знаешь, что оно означает? Конечно, знаешь.

– Я…

– Ты вообще слишком много знаешь и умеешь делать для человека, потерявшего память.

Я промолчал.

– Ты целуешься, как чемпион мира по этому виду спорта… Ты так трахнул меня в… – она осеклась. Потом продолжила:

– Если умеешь это делать, то умеешь всегда. А ты – умеешь….

Молчание. На экране мельтешат разноцветные пятна. Алёна пристально смотрит мне в глаза.

– Ты права, – произнёс я, – я умею это делать. Умею. Но не помню.

Она ничего не ответила, не мигая, рассматривая моё лицо.

– Получается, уметь и помнить – разные вещи, – продолжил я, почему-то слегка смутившись, и закончил, – по крайней мере, в моём случае дело обстоит именно так.

– Тебе больно?

– Нет. Нет. Конечно, нет…

В этой непонятной, полутёмной и пыльной кладовке мы оказались несколько минут назад. Помню её горячую ладонь – она, вцепившись в мою руку, буквально тащила меня за собой, и я чувствовал ещё там, на диване перед телевизором: в ней начинает искрить мощный, уже знакомый генератор. Я видел, как припухли её губы. Я почувствовал, как между её ног стало тепло и влажно. Я почти зримо увидел электричество, хлынувшее по её венам.

И вот теперь она на тюках с постельным бельём пытается привести в порядок дыхание. Только что мы повторили то, что происходило недавно в лифте. Я, вернувшись из ослепительной вспышки (!!!), вдруг заметил слёзы на её щеках. Поэтому и спросил:

– Тебе больно?

Отдышавшись, она поглядывает на меня сквозь полуопущенные ресницы: я лежу рядом с ней, опершись на левую руку. Правая покоится возле её пупка. У Алёны упругий плоский живот, и мне нравится водить по нему кончиками пальцев, едва касаясь.

– Я хочу, чтобы в следующий раз всё было по-другому, – говорит она чуть слышно.

– Как?

– Звучит, конечно, как… – она хмыкнула, – я хочу выкупать тебя в ванной с ароматическими солями, зажечь благовония, свечи. Много-много свечей… И чтобы ты делал всё медленно…

– Благо… что?

– Благовония.

– Я что, делаю всё слишком быстро? – деревянным голосом спросил я.

– Нет-нет, что ты! – она поднялась и провела рукой по моему лицу. Мне показалось, что она слегка смутилась:

– Просто хотела, чтобы тебе было хорошо.

– Мне и так хорошо.

Она совсем смутилась. Рука, поглаживающая мою голову, на мгновение остановилась, потом пальчики снова мягко зашевелились в волосах, разрушая мою и без того помятую прическу.