У бабушки Лизы они прожили три дня, вернее трое суток. Детей у бабушки не было, жила она одна в большой коммунальной квартире, где в десяти комнатах располагалось десять семей. Утром выйти в туалет, в ванную не представлялось возможным, соседи терпеливо стояли в очереди, стыдливо переминаясь от нетерпения. Через пару часов все разбегались на работу, и в доме поселялась относительная тишина, которую нарушал кашель старого парализованного учителя музыки из третьей комнаты, да плачь малыша из пятой.

Девочки, наученные хозяйкой, время пик отсиживались в комнате, а затем, когда квартира пустела, шли умываться, и готовить немудреный завтрак – чай с бутербродами. Каждое утро они находили на столе записку от заботливой бабушки, в которой им давались советы – куда сходить днем, чем позавтракать, в котором часу вернуться домой вечером.

Именно тогда, по наставлению внимательной бабушки, Нина вместе с подружками впервые пришла в Русский музей и, как говорят, влюбилась. Влюбилась в просторные залы, в громады картин Репина, в тонкую лирику Ореста Кипренского, в суровую правду штормовых поэм Айвазовского.

Сворачивая с Невского проспекта, Нина каждый раз торопилась пройти Михайловскую улицу, с ее нависающими каменными громадами зданий. И замирала у перекрестка, любуясь простором и строгой красотой площади Искусств.

Вот Пушкин читает свои стихи. Правая рука широким жестом отведена в сторону, ветер развевает полы расстегнутого сюртука. И облака, проплывающие над ним, расступаются, позволяя солнышку согреть своими лучами одетого в бронзу поэта.

И как продолжение сказки, там, за фигурой Пушкина открывается строгая классическая красота Михайловского дворца. Любимое творение Карла Росси с восьмиколонным портиком и треугольным фонтаном. Однажды Нине пришла в голову странная мысль, что углы фонтана напоминают разворот углов треуголки Петра. Но друг, с которым она поделилась своими предположениями, только рассмеялся над «бредовыми измышлениями девицы».

Проходя через калитку к музею, Нина прикоснулась к чугунной ограде.

– Девушка, к экспонатам руками прикасаться запрещено, – услышала за спиной.

Резко повернувшись на голос, женщина увидела своего попутчика.

– Вы? Вот так неожиданность!

– А я смотрю – знакомая фигурка куда-то торопиться. Дайка, думаю, догоню, вдруг это моя милая попутчица, – Виктор Александрович приветливо поздоровался. – Вы что же, занялись изучением достопримечательностей Ленинграда?

– С этим музеем у меня много связанно еще с детства.

– Вот как. Надеюсь, воспоминания приятные.

– А разве детские воспоминания бывают неприятными? Мне кажется, что со временем все плохое куда-то уплывает и человек постепенно остается с теплом добрых детских событий, которые помогают встретить преклонные года с легкой грустью.

– А вы поэтесса, Нина. Я еще в поезде заприметил эту вашу особенность к лиризму. Признайтесь, в юности писали стихи?

– Нет, не писала. Как-то так жизнь сложилась, что не до лирики было. Но хорошую поэзию люблю.

– Хорошую? Пушкина, Лермонтова?

– Конечно, но и Гамзатова, Веронику Тушнову, Евгения Бачурина, Ольгу Фокину, есть неплохие мысли у Дуровой.

– Нина, ваша эрудиция меня все больше и больше удивляет. Как вы относитесь к театральному искусству?

– Театральное искусство… Что именно вы имеете в виду? Театр – это такое многообразие чувств. Мне трудно выразить все одним словом. Я не всегда понимаю и воспринимаю трагедию. Наигранность и выдуманное построение событий не для меня. Жизнь бывает более жестокой, нежели приглаженность передаваемых трагедий. Заламывание рук, позы, натянутость отношений – как бы ни велико было мастерство артиста, не может быть правдой. Оперетта – при хорошей музыкальной интерпретации, легкости и игривости – зажигает кровь. Балет – с его картинно-графической подачей сюжета, всегда напоминает хорошую сказку. И даже трагическая судьба умирающего лебедя несет в себе воздушное, волнующее очарование. А вы что предпочитаете?