– Я буду делать что-нибудь другое. Что-нибудь, наверняка не связанное с письмом.

– О, боже, вы опять за свое!

– Нет. Я с этим покончил. Окончательно. Дюдль-дидум. Вот, опять вы что-то пропустили. В вашей эрзац-жизни.

Сюзанна сунула телефон в сумку. Лучше всего было бы сейчас уйти, но, во-первых, она была выносливая, а во-вторых, к сожалению, это соответствовало правде: ей в самом деле нужен был бестселлер, чтобы оздоровить издательство «С. Бекман». А единственным популярным автором в ее конюшне был как раз Альфред Фирнайс. Как нарочно, поэт. Хоть плачь.

– Альфред. То, что произошло с нами обоими, было чудом. Вы это знаете. Это практически невозможно – продать томик стихов тиражом больше пятисот экземпляров. А у вас две книги, и каждой продано больше чем по сто пятьдесят тысяч, а с мягкой обложкой и с переводами вообще почти полмиллиона. Господин Фирнайс! Это подарок небес! Чудо! Не разбрасывайтесь этим!

– Чудо нельзя повторить.

– Вы его уже повторили. И я убеждена, что это удастся еще раз.

– Я нет.

– Вы не хотите попытаться?

– Это, черт возьми, жестко – после успеха проглотить неудачу.

– Неужели вы так трусите?

Фред пил, курил и раздумывал. Сюзанна почуяла, что теперь он стал несколько податливее, и насела:

– Фред, от чего вы убегаете?

Фред ничего не ответил.

– Вы вообще что-нибудь пишете?

– Конечно, – сказал Фред. – Но это все мусор.

– Это вы уже говорили. Возможно, это не так. Покажите мне.

– Да уж я и сам как-нибудь могу судить. Знаете, с моими хорошими стихами так и было, вы знали больше, чем я. Вы распахнули двери, за которыми открылись пространства, о которых я сам не догадывался. Но двери закрылись. Или пространства исчезли…

– Напишите об этом!

– Нет.

– А что вы, собственно, делаете целыми днями?

– То да се. Честно говоря, немного.

– У вас даже телевизора нет.

– Я его подарил. Однажды наткнулся на рекламу, там показывали корову на зеленом лугу, на таком чудесном австрийском альпийском лугу, и у меня зашлось сердце. А после этого показали упакованный кусок мяса. И закадровый голос произнес: «Холодный расчет. Говяжье филе, теперь по 12,99». Тут я не выдержал и заплакал.

– Раньше бы вы сделали из этого стихотворение.

– У вас тоже холодный расчет.

– А вы, значит, разревелись как девочка, а потом отдали кому-то свой телевизор?!

– Да. С тех пор я ем только вегетарианскую пиццу и эти китайские креветочные блюда.

А он, к сожалению, и впрямь свихнулся, подумала Сюзанна.

– Знаете что? А не совершить ли вам паломничество к могиле апостола Иакова? Это уже многих навело на другие мысли.

Альфред язвительно рассмеялся:

– Да у меня только от одного упоминания о паломничестве к могиле Иакова уже наступит кризис.

– Он у вас уже насупил.

– Вы думаете, я уйду и вернусь оттуда, как Хапе Керкелинг[1] от поэзии, с рюкзаком, полным стихов?

– Перемена обстановки пошла бы вам на пользу. Вот все, что я думаю.

Фред ничего не сказал. В установившейся тишине он открыл третью бутылку красного вина, правда, подлил только себе.

– Ну вот что, – холодно сказал он, – хорошо, что вы заглянули ко мне. Спасибо за вино.

– Три недели назад у меня умер отец, – сказала Сюзанна.

– Мне очень жаль.

– Не надо жалеть. Он был озлобленный старый человек. С тех пор как умерла мама, он не хотел ничего, кроме как покинуть этот мир. Жаль упущенного хорошего времени, которое он еще мог бы использовать. Я его потом уже почти не видела. Он жил в Мюнхене. Раньше он каждое лето проводил в нашей хижине на Эльбзее, но два года назад перестал туда ездить. Больше не хотел. Несмотря на словацкую помощницу. «Выглядит как стриптизерша, – все время говорил он, – и готовит так же».