– Мне… что делать? – спросил Русаков, когда они проходили мимо.

Ему никто не ответил.

Саша постоял у дверей, стараясь не смотреть на Галю, забрал со стола свой паспорт, с пола – чемодан и ушел.

Тетушки тихо плакали. Галина, все время обыска стоявшая у дверей в свою комнату, стала раскладывать по местам потревоженные вещи.

Проснулась Галя одетой. Дома было убрано и ничто не напоминало о вчерашнем обыске. Тетушки, с опухшими от плача лицами, сидели на корзинах с собранными вещами. Рядом стояли туго свернутые тюфяки.

– Куда собрались? – зло спросила Галя.

– Так ведь выселять будут… наверное? – предположила тетя Надежда.

Галя достала из шкафа мамину шляпку с плотной вуалью и приладила ее на голову.

У служебного входа в театр томились ее поклонницы с букетиками полевых цветов, нарванных у железной дороги, коротая время за распеванием «Все стало вокруг голубым и зеленым…».

Галина по стеночке, скрываемая вуалью, пробралась мимо них незамеченной.

– Я буду играть Джульетту? – спросила она Арсеньева.

– Разумеется… – кивнул Арсеньев. – Я знал, что ты вернешься. Русаков здесь ни при чем… просто это не его роль, не его образ… Он актер амплуа.

– Русаков здесь ни при чем, – согласилась Галина. – Просто я хочу играть эту роль.

– Ты знаешь, что маму уволили из театра? – осторожно спросил Арсеньев.

– Когда? – испугалась Галина.

– Утром. Мне Кононыхин звонил, из Главного управления театров, – мрачно пояснил главный режиссер.

– Что же теперь будет? – беспомощно спросила Галя.

– Ты будешь играть Джульетту, – повторил Арсеньев. – Во всяком случае, пока я здесь главный режиссер… – добавил он неуверенно.

– А с мамой?

– Не знаю… – развел руками Арсеньев. – Не знаю! Могут в провинцию сослать… куда-нибудь за Урал… примеры были…

– Я с ней поеду в таком случае… – тихо сказала Галя. – Спасибо вам, Михаил Георгиевич. – Галина неуклюже встала со стула.

– Ты куда? – спохватился Арсеньев.

– Домой, маму ждать. Она на допросе с утра, – пояснила Галина.

– Вот что… – подошел к ней Арсеньев. – В понедельник в театр Косырев приедет, для встречи с коллективом по поводу присвоения нам имени Ленинского комсомола…

– Я знаю, – равнодушно отозвалась Галина. – Мне партком поручил встречать его у входа, но теперь-то кто-нибудь другой встретит.

– Тебе надо переговорить с ним, – посоветовал Арсеньев. – Он театр любит и Клавдии может помочь. Сильно помочь!

– Как же я с ним переговорю? – спросила Галина.

– Как-нибудь придумаем, чтоб переговорила, – пообещал Арсеньев.

– Спасибо, – еще раз поблагодарила Галина.

– Да не за что, – мрачно ответил режиссер Арсеньев. – Эх! – со странной веселостью воскликнул он. – Времечко настало!

Галина мама свернула во двор своего дома, прошла под аркой, опасливо глядя на выщербленные кирпичи арочного строения, державшиеся неизвестно на чем, потому что цемент, скреплявший их, выкрошился еще во время Гражданской войны, когда Москва лет восемь не отапливалась зимами. Прошла по брошенной доске через большую лужу, свернула к своей парадной и остановилась…

На скамеечке у парадного сидели тетушки и грызли семечки.

Казалось, половину двора занимал огромный «Паккард» со скучающим шофером в военной форме за рулем. Вокруг «Паккарда» стояла небольшая мальчишеская толпа, с уважением рассматривавшая гигантскую машину.

– Кто? – спросила мама у тетушек.

– Косырев, комсомолец главный! – страшным шепотом сообщила тетка Наташа.

– Давно? – спросила мама.

– Давненько, – тяжело вздохнула Наташа.

Дверь открылась, и во двор вышел генеральный секретарь Центрального комитета ВЛКСМ, товарищ Косырев. У него было открытое доброжелательное лицо, хорошая улыбка, и он был очень похож на недавно покойного Сергея Мироновича Кирова, злодейски убитого троцкистами в Ленинграде.