Я возвращаю ему резюме. В Кине Салливане ощущается успокоительная надежность. Кажется, ему можно доверять.

– То, что ты для меня сделал, говорит в твою пользу. Я просто еще не решила окончательно. По пути сюда я наделала кучу ошибок, и мне нужно обдумать, не совершу ли я еще одну ошибку, продолжив плавание.

Сунув резюме в карман, Кин кивает.

– Понимаю. Если передумаешь – мой номер у тебя есть.

– Еще раз спасибо.

– Не за что, Анна. Не могла бы ты отвезти меня на пристань?

Карла как-то сказала, что лучший способ принять решение – подбросить монетку. Пока она крутится в воздухе, ты обычно понимаешь, чего на самом деле хочешь. Кин поднимается на палубу, и я даже без монетки понимаю, что никого лучше его мне не найти. И домой мне совсем не хочется.

– Я передумала насчет глазуньи.

Кин набрасывается на завтрак так, словно ест на скорость. С набитым ртом он начинает рассказывать мне, как в возрасте всего лишь семнадцати лет покинул дом в графстве Керри.

– Мои старшие братья все сплошь футболисты да бейсболисты, а меня всегда тянуло в море, и я обожал слоняться возле кораблей, – признается он, намазывая на тост смородиновый джем. – Как только я достиг подходящего возраста, мама записала меня на мореходные курсы, и больше я ничем другим в жизни не занимался.

– Значит, ты просто… плавал?

– Точно. Поначалу я в составе команды клуба ходил на местных судах – так, не всерьез. Затем мы участвовали в гонках колледжа Чарльстона в Южной Каролине. Так я проложил себе дорогу к серьезным соревнованиям на яхтах. Создал себе репутацию первоклассного гребца и нанимался ко всем, кто хотел выиграть гонки.

– Э-э… наверное, нам стоит обсудить оплату.

– Я говорил без намека. – Кин указал на меня вилкой, прежде чем воткнуть ее в глазунью. – Видишь ли… мне нужно попасть в Пуэрто-Рико, так что если ты подбросишь меня туда, я помогу тебе бесплатно.

– Правда?

– Да. Откровенно говоря, я с радостью попутешествовал бы на этой замечательной яхте. Где ты ее раздобыла?

– Мой парень нашел ее на верфи Форт-Лодердейла.

– Это он на фото? – Кин указывает в сторону моей кровати.

– Да.

– Извини за любопытство, но почему он сейчас не с тобой?

Я боюсь отвечать на этот вопрос – не хочу, чтобы Кин начал относиться ко мне так, словно я сделана из стекла. Невзирая на мое неадекватное поведение вчерашним вечером, он обращается со мной как с нормальным, несломленным человеком. Однако рассказать нужно, Кин должен знать, что не так, если я вдруг расклеюсь.

– Он… Десять месяцев назад он совершил самоубийство.

Карие глаза расширились.

– Боже, это полный звиздец.

У меня вырвался невольный смешок, и я прикрываю рот ладонью, ужасаясь самой себе. В смерти Бена нет ничего смешного, просто реакция Кина застала меня врасплох. На глаза навернулись слезы, и мир расплылся.

– Когда я потерял ногу, люди все время мне сочувствовали, – говорит Кин. – Конечно, они искренне сопереживали, но я от этого чертовски устал. Я мечтал, чтобы кто-нибудь однажды сказал: «Это полный звиздец».

– Звиздец и есть. – Я тру глаза тыльной стороной ладони и усмехаюсь. – Спасибо.

– Пожалуйста.

Он понимающе смотрит на меня, и впервые за последние месяцы я не чувствую себя плесневелым куском неопознанной еды на задворках чужого холодильника.

– Когда ты планируешь отплыть? – спрашивает Кин.

– Чем раньше, тем лучше.

Кин уплыл, чтобы забрать свои вещи с яхты, на которой вчера прибыл из Ки-Уэста, а я проверяю телефон.

Голосовые сообщения мамы: то гневные, то слезливые требования позвонить ей сменяются мольбами о том, чтобы я вернулась домой. От них у меня щемит сердце. Ее жизнь была нелегкой. Она приехала в Штаты вместе с мужем-военным, а потом он ушел из семьи, когда мы с сестрой были маленькими. Я изо всех сил стараюсь не давать маме повода для беспокойства, но я не обладаю ее немецким стоицизмом. Я не могу притвориться, будто не горюю.