Ох, бедная моя лапка. Отечная, тщательно измазанная йодом. Прикусываю губу. Да уж. На пуанты сейчас точно не встану с такой ногой.

Длиннющий шрам вдоль ноги унизан черными нитками. Даже не знаю, сколько тут швов. Наверное, не меньше двух десятков. Мамочки.

Прикладываю руку ко рту, роняя слезы, и смотрю на эту вот “красоту”.

— Господи…

— Господь тут ни при чем.
Уже в следующий миг хирург начинает обрабатывать мою рану какими-то жгущими жидкостями, от которых у меня едва глаза не вываливаются из орбит.

— Ай, жжет, жжет больно!

— Ну а как ты хотела? Операция была непростой, но считаю, что удачной. Посмотрим на снимки. Пока ждем, чтоб зажило. Давай через три недели первый снимок сделаем. Потом видно будет.

Прикусываю щеку изнутри. Этот врач строг, но, кажется, справедлив. Мне неловко с ним, но я так понимаю, вариантов нет. Надеюсь, что Климнюк говорит правду, операция была успешной и у меня очень быстро все срастется.

Мысленно скрещиваю пальчики. За это время я должна восстановиться, а там уже догоню. Я должна поступить. Обязательно должна, так как шла к этому… Сколько? Двенадцать лет!

Балет — это моя жизнь. Это все, что есть у меня, ну и бабушка, конечно тоже, но она вообще вне конкуренции.

Бабульчик одна меня растила. Родителей не стало рано, и она делала все, чтобы заменить их. Теперь болеет, едва ли ходит, и мне уж точно тут разлеживаться нельзя. Я ей должна помогать, а не она мне.

Сердце пропускает удар, когда вспоминаю самого родного человека. Ой, она ведь наверняка не знает, что я вообще в больнице. А это значит… ой, нет. Я не пришла ночевать сегодня домой. Впервые. Она ведь волнуется очень.

— Геннадий Петрович. А моя бабушка? Она знает, что я тут?

Хирург в этот момент как раз заканчивает перебинтовывать мою ногу горемычную. Про пуанты, я так понимаю, пока тоже придется забыть. Но не дольше, чем на месяц. Дольше не имею права просто, иначе вообще плакала моя академия, но это не мой вариант. Я поступлю. Хоть, может, еще нога болеть будет, но все равно. Я должна поступить.

— А я откуда знаю? Мне что, делать нечего – ваших родственников оповещать? Бери и звони, рассказывай, что с тобой случилось.

Поджимаю губы. Стыдно, но бабушку надо оповестить.

— У меня нет телефона. Остался где-то в вещах, в которых меня привезли сюда, но их еще не отдали мне. Можете позвонить моей бабушке, пожалуйста? Она как вы, то есть пожилая. Ой, ну то есть…
Прикусываю язык. Взяла и обозвала своего врача стариком, вызвав у него недоумение на лице. Блин.

Вижу, как Климнюк снимает грязные перчатки, достает из кармана халата закрепленную ручку и блокнот.

— На. Пиши ее номер.

Быстро беру и царапаю домашний номер. Да, мне жутко стыдно и неловко, но я должна. Не могу позволить, чтобы бабулечка переживала.

Передаю доктору бумажку с телефоном. Ручку тоже возвращаю.

— Я наберу ей.

— Спасибо.

Хирург уходит, а я бросаю взгляд на свою перебинтованную ногу. Как я вообще так упала… Это ж просто надо уникумом быть.

После перевязки я совсем немного подтягиваюсь выше на кровати. Я одна здесь, и кажется, это не травматологическое отделение. Это больше похоже на реанимацию.

6. Глава 6

Весь день я лежу в кровати, не вставая. Вся в каких-то трубках и проводах. Кислород мне уже убрали, и в нос больше ничего не дует, но на пальце еще есть датчик, и что хуже всего — катетер.

Нет, тот, что в руке, не беспокоит меня. Другой. Мочевой.

Чуть ли не ору, когда случайно нащупываю его между ног. Боже, какой кошмар. Вообще-то я сама в туалет могла ходить, и после операции тоже.

Трубка небольшая, но длинная. Даже представлять не хочу, что кто-то видел меня между ног, когда его устанавливал. А он видел. По-другому бы не получилось, поэтому я всеми силами надеюсь, что катетер устанавливала мне медсестра.