Галина Викторовна вдруг побледнела и стала затягиваться часто-часто.

Надя с недоумением уставилась на мать.

Микки, просившийся к Наде на колени, тявкнул, но, не получив ответа, поплелся под стол за резиновой уткой.

– Что-то про предательство я не поняла. Кажется, в нашей семье этим пороком страдают дамы. Я сама изменила… ну, готова была изменить Егору. С мерзким человечишкой. Егор не простил. Он вот никогда не изменил бы мне, потому что верный, однолюб… За все надо расплачиваться. Кажется, ты сама не раз говорила мне об этом.

Надя вскочила и начала собирать посуду со стола.

Бокал выскользнул из ее рук, грохнулся о плиточный пол, разлетелся стеклянными брызгами.

– К счастью! – рявкнула Галина Викторовна и загасила сигарету. Она должна была наконец открыть дочери глаза.

Стоматолог-хирург Арсений Миликян пришел в Надину клинику полтора года назад. Он был здоровенным обаятельным мужиком с масляной улыбкой и повадками типичного дамского угодника. Даже мужененавистница Лимонова, пережившая два тяжелейших развода, млела в присутствии обходительного подчиненного. Миликян, согласно законам его диаспоры, был женат на армянке. Брак оказался несчастливым, бездетным. Бесплодная Натэлла смиренно терпела походы благоверного «налево». Некоторые из миликяновских пассий предпринимали титанические усилия, чтобы развести альфа-самца. Арсений всем раздавал авансы, но, конечно, и не думал бросать жену.

Надя горячо отговаривала влюбившуюся в Миликяна Валюшку, у которой никак не складывалась личная жизнь, оставить идею захомутать женатика армянина. Валентина упорствовала.

– Надь, я ведь лучше многих, если смотреть на вещи объективно. Мне тридцать восемь, а у меня талия – шестьдесят три сантиметра! И я твердо стою на ногах! Даже Лимонова завидует моей «бэхе», – всплескивала тоненькими ладошками Валя, доходы которой и вправду оказывались несопоставимы с Надиными.

К тому же Валюшка действительно была изящной и смазливой: белые кудряшки, скуластое личико, аккуратный носик, неизменная улыбочка. И что этим мужикам не хватало?

Надя любила подругу и не разделяла маминых резких слов о «Валькиной мелкотравчатости». Еще Галина Викторовна называла Вальку «моськой». В клинике же врача Курочкину прозвали «мышкой-норушкой». И тоже не очень любили.

Однажды Валентина примчалась на работу чернее тучи.

Не поздоровавшись с подругой, она схватила журнал приема пациентов и, нервно его листая, высказалась себе под нос:

– Почему одним все – другим ничего?!

– Ты о чем, Валь? Что случилось? – спросила встревоженная Надя.

– Да о тебе и твоем хахале. Арсене Давыдовиче.

– С ума сошла!

– Да уж конечно! Видела я вчера вечером, как он вокруг тебя увивался, до метро подбросить предлагал. Подвез?!

Валя захлопнула журнал и уставилась на подругу, поджав узкие губки.

– Ну и что? Он и Ленку подвозил… У нас же нет машин, а до метро довезти – не такой уж подвиг. Валь, не сходи с ума.

– Ага! Ум она поминает. Лучше о совести подумай.

Надя разозлилась.

– Не говори ерунды! Между нами ничего не было и быть не может!

С того дня Надя ушла в глухую оборону, не удостаивая назойливого Миликяна взглядами и разговорами. Это лишь еще больше подзадорило записного Казанову. Он плотно осадил непокорную «крепость».

Букеты, комплименты, звонки на мобильный…

Теперь уже не только Валя, но и остальные коллеги настороженно и неприязненно посматривали на замужнюю тихоню Бессонову, которой «мужа мало». Проходя как-то мимо кухни, Надя услышала обрывок разговора. Главврач Лимонова говорила ортопеду Ворониной:

– Девчонка она, конечно, интересная. Но этот затравленный взгляд, чудовищные наряды, крысиный хвостик… Каких чертей Миликян рассмотрел в этом омуте?