Вы скрылись где-то за деревьями, а я всё не мог прийти в себя. Ещё несколько раз проходили мимо, даже присаживались невдалеке на траву. Я видел, я чувствовал, что тебе хотелось быть где-то рядом со мной, но подружки потянули тебя в другое место. Я ждал, что ты ещё появишься. Но ты больше не появлялась. И тогда я отправился гулять по роще в надежде где-нибудь случайно встретиться с тобой.

Наверное, я не там искал. Тебя нигде не было. Я брёл по аллее пирамидальных тополей и думал о тебе. Остановился возле одного из деревьев и вырезал на стволе перочинным ножом: «Тоня Иванченко». Немного помедлил и добавил рядом: «Я тебя люблю».

Мне казалось, ты обязательно пройдёшь мимо этого дерева, заметишь свежевырезанную надпись и поймёшь, кто это сделал.

Увидел я тебя снова перед самым отъездом. Мы с родителями уже собрались, вышли на аллею, ведущую к остановке электрички. Помню, я держал в руке магнитофон «Романтик», который захватили с собой наши соседи, и от этого чувствовал себя немного взрослым. Родители отстали, я оглянулся на них и увидел тебя. Вы с подружками двигались сзади. Потом обогнали меня, но не ушли далеко, а держались поблизости. Из магнитофона неслась песня, почти весь текст которой я помню до сих пор:

Такой был припев.

Потом мы ещё долго стояли на насыпи, которая служила платформой для электрички. Ты о чём-то разговаривала с подругами, и я изредка ловил мелькание твоих взглядов.

Так дальше продолжаться не могло.

Мне хотелось говорить с тобой. Но как тут можно говорить, если мы учимся в разных классах? Да, мы знакомы. Но знакомы как ученики, которые учатся в одной школе. А мне хотелось общаться с тобой как с человеком, как с девушкой. Как это объяснить? Подойти к тебе и сказать: «Тоня, я тебя знаю, и ты меня знаешь. Но этого недостаточно. Давай с тобой знакомиться заново».

Смешно.

И тогда я снова вспомнил про Сергея Дубова. Я ещё раз поговорил с ним о нашей общей записке тебе. Он согласился. Содержание послания было примерно таким: «Тоня, ты нам нравишься, мы хотим с тобой дружить. Согласна ли ты?» Точного текста я уже не помню, но, кажется, я воспроизвёл его правильно.

Решили, что записку тебе передаст Сергей, потому что он твой одноклассник и сделать это ему будет проще.

Через несколько дней меня приняли в комсомол, и мы с Вадимом Швецовым и кем-то ещё из моих одноклассников отправились в Жовтневый[1] райком комсомола получать комсомольские билеты. По пути встретили тебя с одноклассницами. При встрече мы обменялись такими красноречивыми взглядами, что, кажется, все это заметили. Во всяком случае, Вадим подметил и сказал многозначительно: «Как она на тебя посмотрела…»

Наша записка была уже у тебя.

Был ясный солнечный день, настолько тёплый, что девчонки тут же облачились в лёгкие платья. Настроение было праздничное, но немного тревожное. Меня обрадовал твой взгляд, но это только взгляд. А что ты ответишь?

Кажется, через день или два нам передали ответ:

«После всего, что произошло, мы не можем с Сергеем дружить. И он сам понимает, почему. О дружбе с Ромой я подумаю. Не знаю только, как он себе представляет эту дружбу».

Прочитав это, Сергей скривился и сунул записку мне, добавив небрежно: «Не очень-то и надо было. Уступаю». Для меня в твоём ответе ничего не было сказано определённо, однако и того, что ты написала, было достаточно. У меня есть надежда!

Закрывшись дома один в своей комнате, я снова и снова перечитывал короткие строчки, испытывая не просто радость от надвигающейся новой жизни, но какое-то благоговение. Будто эта коротенькая записка была написана не обыкновенным человеком, а неким божеством. Сергей Дубов отодвинулся в сторону. Я был рад этому и одновременно встревожен.