. И вот Пушкин «к крепости стал гордо задом» и сам себя предупреждает: «Не плюй в колодец, милый мой»[2].

Фотография святого

Написал о знакомстве в Крыму. О счастливой супружеской жизни, начавшейся странно, с неприятия, но продолжившейся так хорошо, так хорошо. Эти замечательные люди, умные, красивые и… не найдешь никаких иных слов, кроме избитых: созданные друг для друга – Леонид К. А. и Ольга Н. – ныне здравствуют, у них внуки, они известные преподаватели, ученые.

Одно воспоминание тянет за собой подобное. Хотя бы одна деталь в том, о чем думаешь, перекликнулась с похожей в совсем другой ситуации, но первая властно привлечет новую. Чудесный полуостров Крым, поезда, море, рождение семьи. Обыкновенная и всегда новая история. Та, что сейчас развернулась в памяти, меня всегда волновала и удивляла. Но в ней – никаких приключений. А только что-то внутреннее, радостное и важное. Впрочем, как взглянуть: чудесное в ней есть, есть. Тем более эта история лично для меня важна и волнительна, что я эту еще одну счастливую московскую семью, овеянную Крымом и Москвой моего детства, знаю много лет. И дом Алексея Андреевича и Ольги Григорьевны. А уникальная фотография, сделанная молоденькой Олей в 1958 году, у меня всегда перед глазами. Фото уникальное в первую очередь своей историей, но и фигурой, конечно, запечатленной на пленке.

Теперь по порядку. Алексей Андреевич после учебы в институте поступил инженером на работу в Метрогипротранс. В комнате, где располагалось его рабочее место, спустя какое-то время появилась новая сотрудница, самая юная в коллективе. Молодые люди, Алексей и Ольга, обратили друг на друга внимание. Алексей Андреевич внимательно и целомудренно стал ухаживать за Олей. Они дружили, встречались, были женихом и невестой три года, при этом отношения между ними, как и положено было среди правильно воспитанных людей, всегда оставались сдержанными, чистыми.

Работая в метростроевской организации, Оля и Алексей пользовались бесплатными билетами на поезд (на одну-две, наверное, поездки в год). Олина мама очень любила море и уговорила дочь поехать в Крым. Им посоветовали Алушту, местечко тихое. Туда, в Крым, в июле 1958 года к Оле с мамой, уже отдыхавшими в Алуште несколько дней, приехал жених. Выезжая из Москвы, выслал телеграмму.

В тот год в середине июля погода в Крыму стояла нежаркая, небо часто заволакивало облаками, дул ветер с моря. Но для прогулок все равно хорошо. Если стоять лицом к морю, то от Алушты направо идет дорога к Черновским камням, несколько километров вдоль побережья. По ней часто гуляли наши москвичи. Ольга Григорьевна носила с собой фотоаппарат «Смена-2».

И вот однажды случилось нечто загадочное, не понятое сразу, но оставившее след на всю жизнь: навстречу молодым людям шел величественный старик в льняном белом одеянии, в белой шапочке, с седой бородой и в черных очках. Он опирался на руку худенькой невысокой женщины. У Оли сразу сработал инстинкт фотографа.

– Давай снимем, – сказала она, взявшись за аппарат.

– Что ты! Нельзя, не надо. Вот так в лицо нехорошо, – отговорил ее Алексей Андреевич.

Человек прошел мимо притихшей пары. «Я, – вспоминает Ольга Григорьевна, – была тогда еще некрещеная. Но семья моя пострадала от сталинского режима. И глубокое уважение, даже благоговение, к вере у нас хранилось. Тогда, в конце 50-х годов, нечасто можно было увидеть священнослужителей в рясах. И мы даже подумали, что это какой-то иностранец. Когда он проходил… я не могу передать, что я почувствовала: у меня мурашки пробежали по коже. Что-то невыразимо могучее и духовное исходило от его стати, от всего его облика. А шел человек пожилой, в темных очках. Позже-то мы узнали, что он почти совсем ослеп к тому времени. Он поравнялся с нами, и вот уже уходит, а впереди его ждет автомобиль. Там на снимке видно: стоит и ждет его „Победа“. А я все-таки не удержалась, быстро настроила аппарат и щелкнула. И самое удивительное дальше: получился отчетливый снимок. А ведь это был последний кадр на пленке. Последние обычно выходили или черными, или совсем пустыми. А этот не засветился. Пленку потом мы свернули рулончиком и не выбросили, а положили в мешочек и забыли о ней лет на тридцать пять».